Низина - Джумпа Лахири Страница 25

Мать наконец объяснила:

— Она ждет ребенка.

После обеда он вышел пройтись. Пошел к прудам. Пучки водяных гиацинтов торчали кое-где в низине, вода еще стояла здесь и там.

Субхаш заметил невысокий каменный столбик, которого здесь никогда не было раньше, подошел к нему. На нем значилось имя брата, а под ним годы рождения и смерти: 1945–1971.

Этот скромный мемориал установили в память о мученике политических репрессий. Вода сюда приходила и уходила, скапливалась и исчезала, и именно это место партийные товарищи Удаяна выбрали для памятника.

Субхашу вспомнилось, как однажды они с Удаяном и другими мальчишками играли в футбол на другом конце низины, и Субхаш подвернул ногу. Он сказал Удаяну, чтобы тот продолжал играть и что сам дойдет до дома. Удаян же не стал его слушать и отправился вместе с ним.

Обвив Удаяна рукой, Субхаш почти висел на нем, кое-как ковыляя и кривясь от жуткой боли в распухшей лодыжке. А Удаян посмеивался над ним, дразнил за неуклюжесть и все говорил — если бы не он, то их команда выиграла бы. Дразнил, а сам практически тащил его на себе домой.

Субхаш вернулся в дом, собирался просто немного отдохнуть, но уснул крепким сном. Проснулся он, когда было поздно, в доме уже поужинали. То есть ужин он проспал. Вентилятор не работал — ток отключили. Он нашел под матрасом фонарик, включил его и поднялся наверх.

Дверь в спальню родителей была закрыта. Он пошел на кухню, в надежде найти какие-нибудь остатки от ужина, и там увидел Гори — она сидела на полу, рядом горела зажженная свеча.

Он узнал ее сразу, по снимку, который присылал ему Удаян. Но это была уже не та раскованная девушка-студентка, которая игриво улыбалась перед фотообъективом его брата. Та фотография была черно-белая, но сейчас, даже при скудном свете одной-единственной свечи, ее чудовищная бледность сразу бросалась в глаза.

Длинные волосы были собраны сзади в низкий пучок. Она сидела опустив голову, в белом траурном сари. Худенькая, какая-то почти безжизненная. На ее лице сейчас поблескивали очки — их на той фотографии не было. Когда она подняла к нему взор, он даже через эти очки разглядел еще то, что не смогла передать фотография — невыразимую красоту ее глаз.

Субхаш не заговорил с ней, просто смотрел, как она ест дал и рис. Она могла быть кем угодно, чужой, посторонней женщиной, а стала вот теперь членом его семьи, матерью ребенка Удаяна. Она взяла из кучки на краю блюда немного соли и посолила ею свою пищу. Субхаш обратил внимание, что рыбы, которую ему подавали за обедом, ей не оставили.

— Я Субхаш, — произнес он.

— Я знаю.

— Да я вообще-то не хотел тебе мешать.

— Они пытались разбудить тебя к ужину.

— Ну, вот я теперь уже проснулся.

Она захотела было подняться, сказала:

— Я поставлю тебе блюдо.

— Нет, ты доедай свой ужин. Я могу взять сам.

Он чувствовал на себе ее взгляд, когда водил по полкам фонариком, когда доставал себе чистое блюдо и открывал кастрюли и сковородки с оставленной для него едой.

— Ты говоришь как он, — сказала она.

Он сел напротив, свеча посередине. Гори держала руку над блюдом, кончики пальцев испачканы едой.

— Ты из-за моих родителей не ешь рыбу?

Она не ответила на вопрос.

— И голос у тебя такой же, как у него.

* * *

Очень быстро им овладела апатия. Просыпаясь в своей тесной комнатенке, завешенной белой москитной сеткой, он ждал, когда ему подадут утренний чай. Ждал, когда ему принесут его выстиранную и сложенную одежду, когда его обслужат за столом. Он не сполоснул сам ни одной тарелки или чашки, знал — дворовый мальчик-прислуга все равно придет и заберет их. Утром он съедал посыпанный сахарным песком хлебец, запивал его приторным горячим чаем и глядел, как мелкие муравьи сбегаются и растаскивают крошки.

Новая планировка дома давала ощущение полной дезориентации. Штукатурка на стенах оставалась еще свежей, липла к рукам, если он дотрагивался до стены. Несмотря на все новшества, дом казался неприветливым. Да, здесь теперь было много свободного места, где можно спать, где можно уединиться, но ни одно из помещений дома не предназначалось для каких-то дружных посиделок, для общения, и нигде не стояла мебель для уюта гостей.

Терраса на верхнем этаже являлась излюбленным местом пребывания его родителей, там они в общем-то находились безвылазно. Там они, когда отец приходил с работы, пили чай, сидя на простых деревянных стульях. Туда почти не залетали москиты, а когда отключали электричество, там все-таки веял хоть какой-то ветерок. Отец больше не читал газет, мать больше не держала на коленях шитья. Так они и сидели за металлической решеткой из узоров трилистника до самой темноты и обозревали одни и те же окрестности. Это, похоже, стало их единственным времяпровождением.

Когда дворовый мальчик отлучался с поручениями, чай подавала Гори, но при этом никогда не присоединялась к ним. По утрам она помогала матери по хозяйству, а потом уходила в свою комнату на втором этаже. Субхаш заметил: родители с ней не разговаривают, едва замечают ее присутствие в доме.

Запоздало он получил свои подарки к празднику Дурга-Пуджо. Серая ткань на брюки, материя в полосочку — для рубашек. Два одинаковых комплекта — за себя и за Удаяна. Неоднократно, предлагая ему печенье или еще чашку чая, мать называла его не Субхашем, а Удаяном. И он каждый раз откликался и не поправлял ее.

Он пытался наладить с ними какие-то отношения, хотел как-то разговорить их. Но когда он спрашивал у отца, как у того обстоят дела на работе, тот отвечал: «Как обычно». Если интересовался у матери, много ли заказов на вышивку было в этом году, она отвечала, что больше не может напрягать глаза.

Родители не расспрашивали его об Америке. Даже стоя или сидя рядом, они избегали смотреть ему в глаза. Он ждал, попросят ли они его остаться в Калькутте, бросить жизнь в Род-Айленде. Но эти вопросы они неизменно обходили стороной.

Как и разговоров о его возможной будущей женитьбе. Сейчас они были не в состоянии думать о его будущем и планировать какие-то свадебные приготовления. Они вообще-то больше молчали. Эта безмолвность, похоже, объединяла их даже крепче, чем любые слова.

Опять как-то само собой стало считаться, что он ничего у них не попросит и сам как-то позаботится о своей жизни.

Каждый день перед наступлением вечера его мать срезала во дворе букетик свежих цветов и уходила из дома. С террасы он видел ее, как она идет к прудам.

Она останавливалась перед столбиком на краю низины, обмывала его водой из медного кувшинчика, из которого она поливала их с Удаяном маленькими во время мытья, а потом клала сверху букет. Даже ни о чем не спрашивая, Субхаш понял — это было то самое время дня, тот самый час.

Они слушали старый домашний радиоприемник и из новостей узнали об отделении Восточного Пакистана, который после тринадцатидневной войны превратился в Бангладеш. Для бенгальских мусульман такое событие означало освобождение, но для Калькутты грозило новым притоком беженцев из-за границы. Чару Маджумдар по-прежнему находился на подпольном положении. Этого человека объявили в розыск по всей Индии, за его голову назначили награду в десять тысяч рупий.