Мистер Эндерби изнутри - Энтони Берджесс Страница 25

Из так называемых мирских ценностей Эндерби мало чего было укладывать. Проблема заключалась в полной ванне стихов. Опустившись пред ней на колени, как бы — тут он сардонически рассмеялся — поклоняясь собственным произведениям, принялся их запихивать в самый большой из двух чемоданов, отделяя — с разумной старательностью — рукописи от крошек сандвичей, сигаретных пачек, картонных цилиндриков из-под давно использованных рулонов туалетной бумаги. Но нашел столько старых, почти позабытых стихов, что не мог удержаться от чтенья с разинутым ртом, пока день тикал к сумеркам. Пришлось кардинально перерабатывать оригинальный план отъезда, задавшись теперь целью сесть на какой-нибудь вечерний поезд (с позволения Джека) до Виктории, провести ночь в отеле, потом, где-нибудь в середине дня, проследовать к какой-нибудь новой ступени на южном побережье. Он чувствовал, что должен жить у моря, гигантской сырой слюнявой мачехи или зеленой догматической Церкви, к которой можно было б присматриваться; тут хоть нечего ждать никакого коварства.

Поразительно, какие написаны вещи, особенно в юности: стилизация под Уитмена и Чарльза Даути, попытка перевода Duino Elegies, лимерики, даже начало пьесы в стихах про Коперника. Обнаружился один сонет с рваным ритмом, написанный александрийским стихом, датированный временами любви и зависти Эндерби к пролетариату. Он с ужасом и восторгом перечитал секстет:

Лишь когда воздух расцветет вокруг фиалками, он сможет

Стряхнуть с рук дрязь, на несколько часов хозяин собственной судьбе;

Наевшись от души, набивши трубку, ногу на ногу положит,

Согреется у кухонной печи. Осведомится о спортивных результатах и делах, рассмотренных в суде,

Поспорит, выпьет в погребке «У Льва», придет домой, рубца тарелочку наложит,

Или хрустящих чипсов, перед тем как лечь в бессонную постель сам по себе.

Как раз на реплику про возвращенье домой пришел домой Джек, полностью стряхнув с рук торговую дрязь, готовый встретиться с Эндерби. Эндерби вернулся из прошлого, когда в дверь грянули два горильих кулака.

— Давай, Эндерби, покончим с этим. За дело, Эндерби. Выходи, получи, чертов хренов поэт.

— Мой нож у тебя? — спросил Эндерби, стоя за своей побиваемой дверью.

— Твой нож, да? Брошен в мусорное ведро, ты, слизняк грязный, вот кто ты такой. Будет просто чистое битье, ты, поганая лживая тварь. Я тебя честно предупреждаю, Эндерби. Не откроешь, пойду за ключом к старой мамаше Мелдрам. Скажу, будто ты свой потерял, совру, как ты врешь, гнусный врун. Потом зайду и тебя сделаю. Поэтому открывай, как спортсмен, вступай в игру, получи взбучку, ты, педик.

Эндерби затрясся от злости и немедленно принялся шарить в квартире, ища какое-либо оружие. Тем временем Джек, справедливо устав на работе, колотил в дверь, сыпал грязными проклятьями. Взор метавшегося в ванной Эндерби моментально смягчился, наткнувшись на старого друга, седалище унитаза. Оно всегда было немножко расхлябанным и без труда снялось со стержня, который его удерживал на пьедестале.

— Иду, — крикнул Эндерби. — Минуты не пройдет. — Извинился перед деревянным О за грубый рывок, пообещав в возмещение написать вскоре оду. Вооруженный, направился к двери, распахнул, увидал кулаки Джека с заботливо зажатыми большими пальцами, готовые нанести яростный двойной удар в пустой воздух.

— Это нечестно, — попятился Джек. — Не по правилам игры, Эндерби. Я прошу только честного извинения за плохое ко мне отношение в связи с моей личной собственностью. («Ты пришел, Джек? — прозвучал сверху голос. — Не калечь его слишком сильно, любимый».)

— Не за что мне извиняться, — объявил Эидерби. — Если моим словам не веришь, так терпи последствия своего недоверия. Я сейчас дам тебе по башке вот этим вот седалищем.

— Только не этим, — запротестовал Джек, на пляшущих ногах, пытаясь наносить разрозненные удары. — Это смешно, вот что, это недостойно. Тогда все превращается в фарс. — Эндерби парировал слабые удары, крепко стукая по кулакам Джека своим деревянным орудием. Погнал его к парадному по коридору, мимо двух запятнанных картин на стене с изображением Северного нагорья в плохую погоду. Выше замахнулся седалищем с намереньем хрястнуть по проволочной голове Джека жестким ребром. Но чего-то не рассчитал, и седалище наделось Джеку на голову, обрамляя лицо, причем Джек превратился в чрезвычайно живой портрет в круглой раме в форме задницы. Он вцепился в раму руками, позабыв обрубить руки Эндерби, тянувшие вниз и вниз с тайной мыслью свалить Джека на пол, а потом наступить на него. — Сволочь ты, вот ты кто, — кричал Джек. — Нет, это совсем не смешно, ты, педрила. — Он пытался сорвать деревянный хомут, гладко отполированный ягодицами, но Эндерби всем своим весом тянул вниз и вниз. — Я только прошу, — пыхтел Джек, — извиненья за то, что ты сделал. Удовлетвори мою просьбу, и я тебя отпущу. — Эндерби развернулся, по-прежнему крепко схватившись за круглый позорный столб Джека, и увидал у подножия лестницы женщину Джека. Она была одета, как Гамлет, в черное трико с черным свитером, где после спуска по лестнице еще прыгали груди.

— Ты, — всхлипнул Эндерби, задохнувшись от таких усилий, — все это начала. Расскажи ему правду.

— Он меня отлупил, — сообщила она, — а я ничего плохого не сделала. Теперь только честно тебя отлупить.

— Скажи правду, — прокричал угасающий голос Эндерби.

— А Джеку без разницы, — сказала она. — Джек должен тебя отделать. Понимаешь, ему хочется.

— Я хочу, чтобы он извинился, — крикнул Джек, еще в раме.

— Не за что мне извиняться, — булькнул Эндерби, исчерпав запас воздуха.

— Ну, тогда извинись за то, что сейчас делаешь.

— Больше не буду, — сказал Эндерби, бросил деревянное седалище, и Джек, которого ничего теперь не тянуло, отлетел назад к шкафчику в вестибюле, ударился об него, опрокинул, оставаясь по-прежнему в хомуте. Звякнуло зеркальце шкафа; из открывшегося вдруг ящика посыпались письма, не полученные людьми, давно тайком отбывшими, и очень красочные купоны на стиральный порошок со скидкой в пять пенсов каждый.

— Делу, — попытался сказать Эндерби, вдвое согнувшись, будто должен был всасывать воздух с пола, — делу, — видя на полу Джека и валявшийся рядом сортирный хомут, деревянного родича упавшего шкафа, — конец.

— Иди наверх, любовь моя, — сказала женщина Джеку. — Ты устал после тяжелого трудового дня. Я налью тебе добрую чашечку.

Джек поднялся, стащил с себя хомут и, еще задыхаясь, протянул его Эндерби.

— Получил свое, — констатировал он. — Я не злопамятный, Эндерби. Чтоб все было по-честному, вот за что я выстою или паду в бою. — Он почистился щеткой из шкафчика, одетый в пальто тусклого сливового цвета. — Больше так не делай, вот все, что я теперь скажу, и пускай это будет предупреждение. — Женщина утешительно обняла его, повела вверх по лестнице. Обессилевший Эндерби зашел в собственную квартиру, держа седалище от унитаза, как венок победителя. Давно он так не напрягался. Пролежал, как минимум, час на полу в гостиной, разглядев, до чего грязен ковер. Под диваном лесные орехи, обрывки бумаги. Лежал, пока вдали, сквозь холодный вечерний воздух конца января, часы на муниципалитете не пробили семь. Теперь нет надежды сегодня уехать.