Десять пальцев - Илья Стогов Страница 25

На место мы прибыли к трем ночи. Было темно, как и положено в Средиземноморье. Нас кто-то встречал… я даже не понял кто. Священник выкрикнул итальянскую фразу, и тут же появился молодой парень. Он улыбнулся, пожал нам руки, кинул мой рюкзак в багажник, и мы снова ехали, только теперь не на поезде, а в машине.

Я сидел и просто через окно смотрел на Европу.

5

В Италию я приехал, чтобы участвовать во Всемирном Форуме католической молодежи. Я не чувствовал себя европейцем… да и молодым тоже не чувствовал… но все равно приехал.

Конгресс происходил в городе Лоретто. Городок был настолько крошечный, что с его центральной площади были видны еще четыре таких же городка.

Основная достопримечательность Лоретто – привезенный крестоносцами из Палестины каменный домик, в котором провела детство Дева Мария.

Девятьсот лет назад кто-то из итальянских аристократов приказал разобрать дом по камешкам. Потом пронумерованные камешки на нескольких галерах перевезли через кишащее мавританскими пиратами море. Потом, сверяясь с номерами, собрали заново.

Сегодня над святыней выстроен огромный… действительно огромный Лореттанский собор. В глубине собора стоит мраморный саркофаг, выточенный из целой скалы. Каждый сантиметр саркофага украшен резьбой. Внутри саркофага стоит сам бедный и закопченный домик.

Перед собором расположена площадь с фонтаном и несколько каменных домов. Собственно, это и есть весь город. Самый большой дом на площади – это салезианский монастырь, при котором есть гостиница для паломников. В гостиницу поселили меня.

6

По утрам я люблю пить кофе. Несколько больших чашек крепкого и сладкого кофе. Без этого чувствую себя больным.

Я пью кофе, долго курю первую сигарету, пью еще кофе, и только после этого день начинается по-настоящему. Приняв душ и выйдя из своего монастыря, я пошел искать полагающиеся граммы кофеина.

Как оказалось, в Лоретто имеется всего два бара. Один располагался напротив главной лореттанской базилики, а второй чуть за углом. В десять утра оба они были закрыты.

Перед одним заведением в креслице дремал пузатый хозяин.

– Синьор! Синьор! Do you speak English? Кофе, синьор! Плиз!

Синьор продолжал дремать. Когда слушать мои завывания ему надоело, он просто ушел внутрь помещения. Кофе он мне так и не продал.

Я обошел весь город. Работающих баров не было. Я всерьез обдумывал, что скажут прохожие итальянцы, если я попрошусь попить кофе к ним домой. Мир был хмур, и единственным способом заставить его улыбаться была чашка кофе, но в Лоретто не было чашек кофе, и мир хмурился все сильнее.

Я вернулся к монастырю. За рукав поймал проходившую монашку в сером платочке. На пальцах объяснил ей свой вопрос.

– Бабене! Кофе? Си! Бабене!

Она махнула рукой. Мы спустились в неглубокий подвальчик. Там располагалась монастырская столовая. Сводчатые потолки. Столы с деревянными столешницами.

Понажимав кнопки на кофеварке, монаш

ка выдала мне чашечку эспрессо. Чашечка была такого размера, что в нее вряд ли удалось бы запихать даже большой палец ноги. Я выпил кофе залпом и попросил еще. Монашка замахала руками: «Хватит!» – и отправила меня на улицу.

Днем священник, с которым я приехал, объяснил мне, что завтракать в Италии не принято. То есть вообще. Первый прием пищи – сразу обед.

Обед начался около трех. Он меня поразил даже больше, чем то, что по утрам здесь никто не пьет кофе.

Сперва на стол выставили килограмм пасты (макарон). Потом – еще один килограмм пасты (тоже макарон, но другого цвета). Потом – килограммовый ломоть мяса с картошкой фри. Из напитков на столе имелось шесть полуторалитровых бутылок молодого вина.

Мои соседи по столу съели все, что им принесли, и до капли допили вино. После этого они немного покурили и вернулись к работе. Все-таки странный народ – итальянцы.

7

Вообще-то такие конгрессы устраиваются, чтобы молодежь лучше узнала друг друга. Подружилась. Наладила личные связи. Если у тебя есть проблема, просто посмотри, как ее решает сосед, и, может быть, тебе станет проще.

На конгрессе были представлены делегации всех экс-советских республик. Украинцы общаться со мной просто отказались. Я пытался им улыбаться и что-то говорил, а они смотрели сквозь меня и не понимали: чей это голос раздается в полной пустоте?

Из Прибалтики приехала целая толпа народу. Парень-литовец угостил меня лимонадом. Он сидел за столом напротив меня со скорбным лицом, смешно коверкал русские слова, и я видел, что для него беседа с русским является подвигом милосердия. Как для средневековых святых – перебинтовать прокаженного.

С восточными европейцами типа чехов или болгар болтать не хотелось мне. В результате я общался только с парнем из Грузии по имени Заза и с фамилией, состоящей из двадцати трех слогов, последними из которых были »-швили».

Каждый делегат носил на груди бедж с фамилией и названием страны, из которой приехал. У одной девушки на бедже я разглядел надпись «BELORUSSIA».

– О! Привет! Ты из Белоруссии?

Молчание.

– Здорово, что ты из Белоруссии. А я – русский. Из Петербурга.

Молчание.

– Как-то я был в Белоруссии. А ты в Петербурге была?

Молчание.

Я перестал улыбаться:

– В чем проблема?

– I don't understand. Would you be so kind to speak in any human language?

Мне захотелось ударить девушку по очкастому лицу. Но я просто покраснел и отошел.

Заза только рассмеялся.

– Не грузись! Тут еще и не такое было! За день до твоего приезда в Лоретто приезжал Папа. Организаторы конгресса предложили югославской делегации продемонстрировать Папе, что идущая у них война все-таки не до конца их всех разделила. Нужно было выйти к алтарю и пожать друг другу руки. Просто пожать, и все.

– Ну и?

– Отказались! Все до единого! Даже перед Папой.

Я закурил.

8

Вернувшись из Италии, я поймал себя на странном ощущении: я люблю свою страну. Свою бессмысленную и вечно грязную страну. Мне грубили в транспорте, мне нагло по сотому разу врали по телевизору… никуда не делась ни грязь, ни бессмысленность… а я продолжал ее любить.

Мне было жалко ее, как жалеют больного ребенка. У других родителей дети здоровы и опрятно одеты, а мне достался визгливый психопат, пораженный самыми дурнопахнущими на свете недугами. Повод ли это махнуть на него рукой?

Сто миллионов моих соотечественников живут, словно животные. Понятия не имея, куда грядут. Они живут хуже, чем животные… но это не их вина, это их беда… виноват же в этой беде я… я ведь тоже приложил руку к тому, чтобы эти люди понятия не имели о том, что где-то существует другая жизнь.