Христос был женщиной - Ольга Новикова Страница 25

Больше года не виделись, вроде успокоилась… Но вот он обнимает и целует в щеку – пронзает своим электричеством, которое не заземляет даже присутствие соглядатаев – хоть мужа, хоть подруги, хоть вообще посторонних, кто совсем не в теме.

Правда, «посторонние» для Эрика – понятие относительное. Шокировало, когда он вот так же поцеловал и приобнял землистую мымру, министерскую чиновницу небольшого ранга, которую как-то давно походя, без личного отношения припечатал: «Она как пустое ведро – чем заполнишь, то и гремит. Зато звучно, всем слышно». Обозвал так во время дружбы с Линой, а обнимался, когда она уже год как изучала – без успеха – науку расставания. И хоть эти двое обоюдно «тыкали» (Лина подслушала), интимность была явно делового свойства: Эрик реально предпочитал «плюфрешек» – тех, что посвежее. А тетка та что-то ему оформляла. И все равно Лину тогда укололо.

И сейчас приходится напрячься, чтобы не утонуть в «чуйствах»…

Лина осматривается. Кто сидит, потупив взгляд, кто разглядывает фрагмент стены, выложенный глазурованной разноцветной плиткой… Копия картины Матисса… Узнанная или нет – все равно притягивает взгляд.

– Кристина притча – это эпиграф к объявленной теме. Образцовый постмодернизм, – включается Ева. Знает, что пауза – как вино: передержишь – скиснет. – Маргинальная форма переселилась в центр. Будет видно впоследствии: одноразово или наподольше. Мы не станем рвать на части сочный кусок прозы, прочитанный нам. У меня внутри – звенит…

Ева бросилась на амбразуру.

Грамотно поступает.

Всякое новое нуждается в защите. Новичков бьют, новаторам ставят в пример их классические вещи… Инстинктивно, а не по злому умыслу часто затаптывает новизну тот, кто по жизни никак не связан с ее источником. Родственность, дружество – любая соотнесенность с производителем новизны помогает хотя бы задуматься над свежатинкой, а не отвергать ее с порога.

Везет Кристе…

– Доскональное разбирательство претит справедливости…

Вот и Матюша подает голос за Еву. Значит, и за Кристу, с которой та объединилась. Только ли на этот вечер?

– Пустые разговоры нарушают Путь, – подхватывает Криста.

Как ласково, как благодарно она посмотрела на Матюшу… И он…

– Олени считаются благородными животными потому, что, когда находят пищу, сзывают друг друга криком. И считать их просто зверьем совершенно непозволительно! – выпаливает Криста и, словно испугавшись своего порыва, надвигает на глаза козырек бейсболки.

– Ну, пинг-понг устроили… Конфуций вместо мячика… – притворно сердится Ева.

Явно же довольна, явно гордится своей протеже.

Лина сосредоточивается. На лице удерживает маску, изображающую полное внимание и понимание, а на самом деле нисколько не следит за дискуссией. Говорят умно и рьяно, и на этом фоне хорошо думается о своем. То есть процесс мышления идет легко, но ни к чему хорошему он как раз и не приводит.

При чем тут я?

Уеду снова – и опять про меня никто не вспомнит. Ни один…

Игумнов записал в свои ряды, для счету… а дальше что?

Слеза вот-вот набухнет и скатится в кусок агнца на большой белой тарелке, которую Лина выхватила из рук Евиного помощника.

И уж совсем захотелось реветь, когда нечаянно подслушала разговор двух сегодняшних «именинниц».

Ева:

– Я тут подумала, а почему бы мне не засветиться в твоей газете… Можно отрецензировать, например, кантату на стихи Хлебникова… Вот, кстати, мой диск, послушай…

Криста (слишком готовно, показной радостью заглушая явное неудобство):

– Конечно! Только знаешь, я сама не могу написать – не моя епархия… А кто? Нужно имя, чтобы у нас пробить материал.

– Ну, если трудно, то и необязательно… Мне просто в голову сейчас пришло… Да любого возьми из присутствующих.

Криста послушно оглядывает гостей и – эврика! – нашла:

– Наверное, Матвей подойдет.

Он как раз приближается к дамочкам.

И конечно, берет диск.

И конечно, соглашается.

А я?