Покуда я тебя не обрету - Джон Ирвинг Страница 25

Ханнеле лежала совсем близко, Джек видел ее раскрытые губы, чувствовал ее дыхание – жвачку она давно выбросила, так что пахло от нее не очень, а волосы источали какой-то кисло-сладкий аромат, какой бывает у горячего шоколада, если его оставить надолго на холоде. Джеку хотелось поцеловать ее, и он стал украдкой подбираться к Ханнеле поближе.

– Так, Джек, а ну спи давай, – сказала мама, и как это она догадалась, что он не спит, ведь сидела к нему спиной.

Ханнеле широко открыла глаза, уставилась на Джека.

– Джек, у тебя такие ресницы, что умереть можно! – сказала она. – Вы ведь это так говорите у себя в Англии, «умереть можно»? – спросила Ханнеле у Алисы.

– Когда как, – ответила Алиса.

Ритва издала какой-то звук – наверное, хотела зарыдать, но сдержалась.

Под одеялом длинные пальцы Ханнеле забрались под пижамную куртку Джека и стали щекотать ему животик. Он с тех пор не раз чувствовал, как ее пальцы щекочут ему животик – во сне, разумеется.

В дверь громко и резко постучали, Джек сразу проснулся. В номере было темно, рядом, не шелохнувшись, храпела мама. Джек узнал ее храп и понял, что у него на поясе лежит ее рука, а не рука Ханнеле.

– Мам, кто-то стучал, – прошептал Джек, но мама его не услышала.

В дверь снова постучали, еще громче.

Бывало, что клиенты в Американском баре, ожидая, пока Алиса вернется, теряли терпение. Пару раз пьяные любители татуировок поднимались к ним на этаж и ломились в дверь. Алиса всегда отсылала их прочь.

Джек сел на кровати и громким, высоким мальчишеским голосом сказал:

– Для татуировки поздновато! Лавочка не работает!

– Татуировки мне не нужны! – ответил очень недовольный мужской голос.

Мама вскочила, как ужаленная, и сильно прижала Джека к груди. Со времен ночи с самым маленьким солдатом Джек еще ни разу не видел ее такой напуганной.

– Что вам нужно? – крикнула Алиса.

– Вам нужны новости про Партитурщика, не так ли? – ответил неведомый мужчина из-за двери. – Ну, так я его татуировал. Я про него все-все знаю.

– Ага, значит, вы Сами Сало, – спросила Алиса.

– Сначала откройте дверь, – сказал Сами, – а потом поговорим.

– Сию же секунду, господин Сало.

Алиса вылезла из кровати, накинула на ночную рубашку халат, разложила по кровати свои «блестки», но только самые лучшие. Полусонный Джек словно отправился в кругосветное путешествие – вокруг него клубились сердца, цветы, корабли под всеми парусами, полуобнаженные девушки в юбках из травы, змеи, якоря, «Моряцкие могилы», иерихонские розы, «Грехопадения», «Ключи к моему сердцу» и «Обнаженные девушки с крыльями бабочек» (специальное изобретение мамы, у нее они вылезали на свет божий из лепестков тюльпанов).

Джек лежал на кровати посреди всего этого великолепия, словно ему снился сон про мир татуировок. Алиса тем временем открыла дверь Сами Сало и пустила его внутрь, в этот самый мир. Как она и предполагала, Сами был «мясник», Алиса сразу поняла это – она словно заранее знала, что мужчина глаз не сможет отвести от ее работ, качество которых он не в силах повторить.

– Значит, уговор у нас будет такой… – начал было Сало, но запнулся. На Джека он даже не посмотрел – все его внимание сосредоточилось на «блестках».

Сами Сало был пожилой изможденный человек с мрачным, пронзительным взглядом, одетый в синюю моряцкую шапку, натянутую по самые уши, и в морской же синий бушлат. Путь с первого этажа на четвертый он проделал, не снимая одежды, и с него градом катился пот. Он не сказал больше ни слова, а только смотрел на Алисину работу.

Наверное, больше всего ему понравились иерихонская роза и «Ключ к моему сердцу» (ключ, лежащий на груди обнаженной девушки, – а где для него замочная скважина, догадайтесь сами; это была уникальная обнаженная девушка среди Алисиных «блесток», она единственная стояла к зрителю передом), но он не мог выбрать, какая из татуировок лучше.

Выражение лица у Сами Сало стало такое, что с него можно было писать еще один вариант «Грехопадения».

– Так, значит, какой, вы говорите, у нас будет уговор? – прервала Алиса его раздумья.

Сало снял свою шапку таким жестом, словно собирался отвесить Алисе земной поклон. Затем он расстегнул бушлат, но кланяться не стал. Под бушлатом обнаружился грязно-белого цвета свитер, из-под воротника которого вылезала костяная рука, сжимавшая Сами горло. Мама состроила такую гримасу, что Джек решил – хуже такой композиции в искусстве татуировки не может быть просто ничего. Слава богу, остальной скелет остался скрыт под свитером.

Если у Сами и были другие татуировки, Джек и мама их не увидели – да тот и не собирался их показывать.

– Уговор будет такой, – снова начал Сами, – я рассказываю вам про Партитурщика, а вы выметаетесь вон из города. Мне плевать куда.

– Мне жаль, что ваши дела идут неважно, – сказала Алиса.

В ответ Сами просто кивнул. Джеку стало стыдно за несчастного, и он зарылся с головой под подушку.

– Я прошу прощения за свою жену, она грубо говорила с вами в ресторане, – наверное, сказал Сами. – Она несколько отвыкла выходить в ночные смены.

Ага, значит, та невежливая официантка в «Сальве» – его жена, подумал Джек, не вытаскивая головы из-под подушки. Кажется, так же подумал наш четырехлетний мальчик, мир взрослых не так уж и плох – если сравнивать его с миром под подушкой. Даже Джек сообразил, что Сало гораздо старше своей жены, она годилась ему в дочери.

После обмена извинениями в повестке дня остался только один вопрос.

– Амстердам, – сказал «мясник». – Я ему вывел чего-то Баха на спине, а он мне сказал, что едет в Амстердам.

– Мы с Джеком покинем Хельсинки незамедлительно, как только купим билеты, – ответила Алиса.

– У вас большой талант, – сказал Сало; судя по голосу, решил Джек, он говорил уже из коридора.

– Спасибо, господин Сало, – ответила Алиса, закрывая дверь.

Неплохо – в Амстердам они и так собирались. Джек места себе не находил – так ему не терпелось увидеть одноногого Тату-Петера.

– Но нам еще надо зайти в церковь Святого Иоанна, Джек, – сказала мама. Джек-то думал, они идут покупать билеты на паром, но не угадал. – Там твой папа играл на органе. Надо нам хотя бы поглядеть на нее.

Они стояли в гавани, ветви деревьев клонились к земле под грузом прошедшего ночью снега.

– Johanneksen kirkko, – сказала Алиса таксисту. Ого, подумал Джек, мама выучила название церкви по-фински!

Церковь оказалась огромной – готическое здание красного кирпича с двумя башнями, шпили как близнецы, сверкают зеленым на зимнем солнце. Скамьи были из в меру светлого дерева, такого цвета у Ханнеле волосы под мышками, подумал Джек. Войдя в церковь, они услышали приветственный звон колоколов, и Алиса сказала сыну, что колокола исполняют первые три ноты генделевского Те Deum.