Когда исчезли голуби - Софи Оксанен Страница 25

1942 Ревель Генеральный округ Эстланд Рейхскомиссариат Остланд

Юдит сидела в кафе “Культас” и вела себя так, как ни в коем случае не должна вести себя замужняя женщина, тем более в компании незнакомого мужчины. Юдит ворковала и строила глазки, прихорашивалась и поправляла прическу, и Роланд, якобы беспечно прогуливающийся в нескольких шагах от кафе, представлял себе это в уме столь явственно, что то и дело натыкался на прохожих. Роланд не был уверен, что Юдит выполнит его план, пока не увидел ее подходящей к кафе и Дому искусств со стороны улицы Харью. Только тогда он с облегчением вздохнул, развернулся и растворился в толпе, гудящей перед кафе на площади Свободы, старясь, чтобы Юдит его не заметила. Он не смог сдержать слово, хотя обещал, что не будет следить за ней. Задание, которое он дал Юдит, было слишком важным, он просто не мог не прийти и теперь прохаживался поблизости как ни в чем не бывало, поглядывал на крышу здания Эстонского страхового общества, а потом незаметно переводил взгляд вниз к окнам кафе. Его глаза повторяли это движение раз за разом.

Напротив Юдит сидел немецкий офицер, но не тот. Нужный немец попивал кофе в другом углу зала, шурша газетой и дымя трубкой. Рыцарский крест на шее офицера притягивал взгляд Юдит, вспотевшими ладонями она вцепилась в подлокотники, сердце ее громко билось, и она совсем не знала, о чем говорить. На столе медленно остывал горячий шоколад, над верхней губой выступила капелька пота, а в голове была звенящая пустота; ей уже не нужны были неоновые огни Страхового общества, не горевшие во время войны, не нужны уличные фонари, потому что она загорелась сама. Ее охватил какой-то невероятный порыв, непреодолимое желание быть вместе с сидящим перед ней немецким офицером. Сердце колотилось, щеки алели, как будто она все еще была юной девушкой, которая ничего не знает о своих желаниях, ноги вспотели, несмотря на холодный пол. За спиной у нее был ледник, впереди — жаркий летний день, и она попеременно оказывалась во власти то холода, то жары.

Она все еще могла уйти, оставить предложенные мужчиной печенье и пирожные и разработать новый план, чтобы познакомиться с офицером, которого указал Роланд, очаровать его, обвить нежной рукой его шею, но она посмотрела на другого мужчину, повернула к нему лицо, заглянула в его глаза, и что самое ужасное — как только мужчина улыбнулся ей, Роланд, задание, безымянная могила Розали, все, что успело произойти с ней за несколько последних лет, все вдруг забылось. Она забыла бомбежки и лежащие на дорогах тела, забыла мух и личинок, копошащихся в трупах, забыла неудачные попытки торговать банками с жиром и то, что она замужем и как при этом полагается себя вести. Она забыла даже о том, что сидит в одних чулках, что ее ботинки украли, единственные ботинки, забыла о хулиганах, которые толкнули ее на землю прямо у кафе и стянули ботинки с ног, забыла холод и стыд, слезы отчаяния и жалости к себе. Забыла, как только офицер протянул ей руку и помог подняться. Забыла, ибо уже совершила непростительную ошибку и посмотрела в его глаза.

— Фрейлейн должна непременно позволить мне проводить ее домой. Вы же не можете идти по улице в одних чулках. Будьте великодушны. А может быть, фрейлейн окажет мне честь и посетит мою квартиру, тогда я попрошу мою горничную купить вам новые ботинки. Я живу совсем недалеко, на другой стороне Фрайхайтплатц.

Пока Юдит влюблялась, Роланд бродил среди фыркающих конских морд, цокающих копыт, солдат вермахта и вертлявых барышень с изящными сумочками, рассматривал невидящим взглядом афиши кинотеатра “Глория-Палас”, прохаживался мимо окон столовой, и живот его предательски урчал при виде официанток, ловко стригущих продовольственные талоны, обходил мелких торговцев, посыльных, дымящиеся лошадиные лепешки и прямые спины горожан. Портье гостиницы “Палас” уже смотрел на него с подозрением, и ему пришлось обходить “Палас” стороной. С наступлением сумерек Роланд продолжал кружить среди теней, собственных мыслей и синеглазых фар. Он случайно толкнул какую-то девушку, и в тот момент, когда она вскрикнула, Юдит была уже на пути к своей любви.

Юдит отдала горничной пальто и перчатки, а намотанные на ноги тряпки сняла сама — всякому унижению есть предел. Ее провели прямо в гостиную, хотя она сопротивлялась, опасаясь, что на мозаичном паркете останутся мокрые следы. Щеки ее алели скорее от смущения, чем от холода, и как только немец ушел, чтобы принести чего-нибудь согревающего, она засунула мокрые тряпки под кресло, прочь с ковра. В кафе он сам с помощью официантки обернул ей ноги полотенцами, обвязал упаковочной веревкой и, несмотря на возражения Юдит, заплатил официантке за причиненные неудобства. Серая штопка на чулках постыдно выделялась даже в сумрачном свете кафе, каждый стежок. Тряпки скрыли ее на время, но теперь в свете хрустальной люстры все оказалось на виду, и Юдит стыдливо пыталась поджать ноги под себя. Перед ней появился таз с дымящейся водой, горчичный порошок, полотенца и мягкие тапочки с дрожащим помпоном из перьев. На диване лежала грелка, из граммофона доносилась музыка Листа. Юдит не спрашивала, откуда горничная этого немца возьмет обещанные ботинки. Губы ее посинели, хотя в гостиной было тепло. Она едва взглянула на него, когда он вернулся с хрустальным графином и стаканами, закрыла глаза и попыталась запомнить его лицо, потому что не хотела его забыть, такую красоту забыть нельзя. Пульс стучал под носовым платком, спрятанным в манжетке, вышитая буква “Ю” царапала кожу, просто “Ю”, без фамилии. Мужчина опустил поднос на столик у дивана, налил в стаканы вина и отвернулся, чтобы Юдит смогла снять чулки. Юдит поняла намек, но не знала, как действовать, а потому схватила стакан с вином и выпила его, словно воду, одним махом, чтобы наконец вспомнить, что значит быть женщиной, как должна вести себя женщина. Все ее прежние попытки сводились к неудачам на супружеском ложе, но она не хотела думать о них, а просто выпила еще вина, налила сама себе и выпила, а он слегка повернул голову, услышав звон, и его взгляд упал на широко распахнутые ресницы Юдит, и взгляд этот не был смелее, чем глаза Юдит, и не более уверенным, чем ее застывшая на чулке рука.

Поднявшись утром, Гельмут заботливо укрыл Юдит, нежно обернул ее ноги пуховым одеялом, но она сбросила его, позволив теплому воздуху ласкать кожу. Она опустила босые ноги на ковер, вытянула носки, как будто пробуя воду в ванне, раскинула руки, наклонила голову, и воздух окутал ее словно парное молоко. Постоянная нехватка дров сделала ее жадной до тепла. Но она не стеснялась этого, как и того, что кружилась голой на пушистом ковре, что находилась в одной комнате с мужчиной, которого повстречала лишь накануне. Аромат настоящего кофе проник в ноздри, в которых до сих пор стоял запах вчерашнего вина. Как же беспечно они пили его, радуясь или, точнее, пытаясь скрыть смущение от того, что зарождалось между ними, а ведь так и было.

С улицы доносился стук башмаков русских военнопленных, Гельмут включил Брукнера и пригласил Юдит вечером пойти вместе с ним в театр.