Баблия. Книга о бабле и Боге - Александр Староверов Страница 25

– Нет, подожди, подожди, Алик. Выход-то где? Не шути сейчас. Рванет же все…

– Я тебя умоляю, Сем, как друга прошу. Давай не сегодня…

– Нет, ну ты-то знаешь? Начал, так договаривай. А то после твоей сказки у меня виски в горло не льется, на баб не встает и песни не поются.

– Хорошо, я скажу. Только давай забьемся. Я говорю, и тема на сегодня закрыта.

– Забились, – кивнул Сема.

– Америки я, конечно, не открою, но думаю так: пора уже с народа не три шкуры драть, а хотя бы две. Я не против воровства, сам такой. Пускай стригут – караванщиков, трубу, бюджет, что угодно. Россия богатая, выдержит, а без крови прекратить это не удастся. Но людей в покое оставить надо. Пускай себе копошатся, как та лягушка. Лапками из сметаны масло взбивают. Вспомни, Сем, когда бизнес лучше всего развивался? После девяносто восьмого, когда государство обосралось по полной программе, не до людей ему стало. А если поглубже копнуть, то и НЭП вспомнить можно. После Гражданской войны за три года страну подняли. Народ у нас сильный и ушлый, выдюжит. А если еще и в тех, кто летать пытается, из рогаток перестанут пулять… Вообще сказка. Увидят людишки птичек невиданных, глядишь и сами начнут головы в небеса почаще задирать, а там и полетят, может. Ну не они, так детки их. Главное – реально все, как ни странно. Верхние, при трубе, с баблом да Рублевкой остаются. А нижние сами все сделают. Средних только, типа мент – пожарник – домуправ, приструнить надо будет. Так, кстати, во всем мире устроено. Даже в Штатах.

– А чего же у нас не делают?

– Да боятся. Не верят в тонкие методы настройки. Ссут, что людишки взлетевшие срать на них будут, аки птички божьи. И будут, потому что тупые они, все эти комсомольцы да гэбэшники бывшие. Вот они – самое большое быдло и есть. А были бы поумнее… И вообще мы же забились, Сем. Сворачиваем тему. Или пацан слово не держит?

– Пацан сказал – пацан сделал, молчу.

– Базара нет, командир. Короче, добры молодцы, какой дорогой вечер продолжим? – спросил Алик у друзей.

Федя поморщился и, изображая бурный мыслительный процесс, задумчиво произнес:

– Ну, шлюхи – пошло, караоке – громко, может в «GQ» или еще куда-нибудь?

– А чего, в GQ шлюх нет? Давайте уж сразу к шалавам, там и попоем, – возразил Сема.

– Предлагаю компромисс, – помирил их Алик. – Едем в караоке. Там и шлюхи, и песни, а громкость звука снижается с каждыми выпитыми ста граммами. К утру, Федь, гарантирую – никого слышать не будешь. Зато тебя слышать будут все.

– Эх, опять Аленке учебники новые покупать.

– Почему так?

– Заблюю, – грустно вздохнул Федя и засмеялся.

В караоке приехали к одиннадцати. По пути всех развезло. Нетвердой походкой вошли в бордельного вида зал и плюхнулись на красные плюшевые диваны. Федя сразу прилепился к компании симпатичных девок. То ли первокурсниц, то ли многостаночниц, поди их разбери сейчас. Сема, пробормотав «ща все будет», активно эсэмэсился со знакомыми женского пола. Алик затянул древнюю балладу Принца Purple Rain. Вечер развивался как обычно. К часу ночи народ забил зал до отказа. Приехал отряд накачанных Семкиных девок.

«Морские котики, блядь, – зло подумал Алик, – спецназ по отсосам и боевому массажу простаты».

К отряду присоединилось свежее пополнение Фединых подружек. Подружки стали петь «ВИА Гра», эротично покачивая бедрами. Испытанные бойцы из Семиной армии трясли сиськами и отвечали им бронебойной Успенской:

– «А я сяду в кабриолет и уеду куда-нибудь…»

«Уезжай, уезжай уже, – с ненавистью думал Алик, – достала».

Девок хотелось прикончить с особой жестокостью. Алик не любил быдло-песни, быдло-девок, а в быдло-шлюх готов был стрелять из гранатомета. Чтобы успокоиться, приходилось много пить. Мысли начали путаться, а потом и вовсе исчезли. К трем часам ночи Алик достиг того состояния, ради которого он и ходил в подобные заведения. Не мешало уже ничего: ни девки, ни громкая музыка, ни бронебойная Успенская. Мир стал призрачным и цветным, и Алик был весь в этих смазанных красках, бликах от хрустальных шаров и сливающихся звуках. А внутри его не было – только пустота. И когда одинокий, хорошо поющий мужик за соседним столиком запел «Конфисса» Челентано, у него потекли слезы. Слезы вопреки законам физики текли не из глаз, а внутрь – в глаза, и дальше, в одурманенный алкоголем мозг, в усталое сердце, до самых кончиков пальцев на ногах. Отпускало его медленно, но неотвратимо. А потом совсем отпустило. И в этот момент свет в зале погас. Посреди сцены вспыхнула светящаяся точка и сразу превратилась в небольшой шар.

– Нет, только не это, не надо сейчас, – успел ужаснуться Алик, ожидая увидеть очередного молящегося.

Все было намного хуже. Шар еще увеличился, приблизился к Алику и засосал его в себя. Оказавшись внутри шара, Алик все понял. Вообще все. И про всех. И стал всем. Стал каждым человеком в отдельности и всеми людьми сразу. В одну секунду он переживал тысячи смертей, оргазмов, удуший, радостей, влюбленностей, печалей, сотни самоубийств, десятки озарений и много, очень много боли. Все это складывалось в один мощный, хрустальный аккорд. И он звучал: минорный и мажорный одновременно. Алик пульсировал. Миллионы раз за миг он то растворялся, умирал, исчезал в слепящем белом свете, то возникал вновь. Смерть была ужасна, но воскресение было невыносимо. Темнота – вспышка, темнота – вспышка, темнота – вспышка. И во время вспышки только две мысли: «Я только что умер» и «Я сейчас умру». Время исчезло, да его и не существовало никогда. Это люди придумали. Все правила, концепции, морали, формулы, законы – все придумали люди, и все оказалось ложью. Один только закон существовал. «НИЧТО НЕ ИСЧЕЗАЕТ В НИКУДА, НО ВСЕ БЕРЕТСЯ ИЗ НИОТКУДА». И не слово вначале было, а воля. И это была его, Алика, воля. В момент, когда он это понял, пульсация прекратилась. Темнота ушла, свет перестал быть слепящим, и Алик начал жить. Он снова состоял на 80 % из воды, кровь снова стала соленой, на теле снова росли волосы, а в голове жила неутолимая жажда денег и красивой жизни. Одно изменилось – теперь Алик ЗНАЛ. И знание это было столь невероятным, невозможным и пугающим, что он предпочел сойти с ума. И сошел. И ему стало легче.

Когда – он не помнил когда. Зачем – он не знал зачем. Как – не имел понятия как. Во всем еще предстояло разобраться. Но он, Алик, создал Вселенную. Не ту вселенную, где он жил, хитрил и крутился как уж на сковородке в холодной и дурной Москве. Другую, очень похожую, но все же другую Вселенную он создал. И была там планета, а на планете люди. И был он для людей этих богом. Это их молитвы он видел в последнее время. При этом Алик на сто процентов знал, что на земле он самый обычный человек. Ну, может, чуть похитрожопей большинства. А там – бог, и ему все подвластно.

«Бог, – мысленно хихикнул он. – Масштабно. О Наполеонах слыхал, Путиных в Кащенко вообще завались, а я бог. Ну-ну, посмотрим…»

Сквозь шар стали слышны чьи-то вопли. А потом и видно стало: человек стоял на коленях, закрывал лицо руками и пронзительно визжал.