Дамасские ворота - Роберт Стоун Страница 25

Соседка по квартире, а изредка и любовница Лукаса, Цилилла Штурм вернулась из Лондона ранним утром. Там она брала интервью у американского режиссера, который снимал фильм на студии в Шеппертоне. Появившаяся из такси в румяной тиши весеннего утра, Цилилла выглядела бледной и больной. Лукас увидел в окно, как она подъехала, и пошел открыть дверь. Он читал записки Обермана о преподобном Теодоре Эрле Эриксене.

— Не позвонить было. Ты один? А то могу поехать в отель.

— Что за чушь! — нетерпеливо сказал Лукас. Ему было горько оттого, что их отношения стали разлаживаться. — Конечно один. Неужели думаешь, что я привел бы кого-нибудь в твою квартиру?

— Ну, ты же мог оставить переночевать гостя. Разве нет?

Примерно год, до предыдущей зимы, Лукас и Цилилла были неразлучны. Это была любовь, отягощенная напряженной рефлексией, чтобы не сказать болезненным самокопанием. Цилилла росла в социалистическом толстовско-фрейдистском кибуце в Галилее, и с раннего детства ее пичкали таким количеством ответов на жизненные вопросы, что перекормили бесполезной уверенностью.

Лукас тоже имел склонность к интроспекции. Они измучили друг друга. В конце концов они договорились, в частности, дать друг другу свободу — свободу, которая для Лукаса оказалась особенно тягостна. Как только начались проблемы с Цилиллой, Лукаса стала одолевать импотенция, причем неотступно. Впервые в жизни он забеспокоился, что стареет, что его мужская сила уходит.

В кабинете Цилиллы на стене висел портрет известного нью-йоркского писателя, стоящего в обнимку с двумя очаровательными девушками в военной форме. Одна из них — застенчивая двадцатилетняя Цилилла, другая — ее тогдашняя ближайшая подруга по армии и по кибуцу Гиги Принцер. Путешествующий писатель встретил их на посту в Негеве и был сражен наповал, после чего троица, начав с веселого фотографирования, закончила тяжелейшим любовным треугольником. После фантасмагории общей хищной схватки все трое ее участников пережили психический срыв.

Писатель, впавший в безнадежный творческий ступор и кризис среднего возраста, вернулся домой к жене и жестоким насмешкам психиатра. Компания Гиги и Цилиллы подарила ему такие откровения и материал, какие ему и не снились, но он был не способен написать ни строчки. Сама Цилилла опубликовала мрачный роман, который был хорошо принят и посредственно переведен на французский.

Роман открыл ей двери в профессиональную литературу, однако она в конце концов предпочла стать кинокритиком, а не прозаиком. Гиги, превратившись в заклятейшего врага Цилиллы, поступила в Нью-Йоркскую школу искусств и École des Beaux Arts [99], затем стала активисткой движения за мир и коммерчески успешной художницей с собственной студией в Сафеде. Только Цилилла, часто думал Лукас, могла сохранить такой отвратительный сувенир, как эта фотография.

— Хочешь, заберу свои вещи из спальни? — предложил Лукас.

Она ответила на предложение лишь пренебрежительным взглядом, но этот-то ее взгляд он любил до безумия. Ее продолговатое бледное лицо с высокими скулами и выпуклыми пухлыми губами никогда не переставало возбуждать его.

Лукас испытывал мучительное желание расспросить ее о поездке. Он подозревал, что она снова ухитрилась влюбиться. Цилилла постоянно заводила романы в среде интеллектуального бомонда и с готовностью предавалась каждой новой страсти. В моменты ревности она виделась ему глупой ничтожной снобкой, помешанной на знаменитостях, к тому же этим утром у него было плохое настроение. Но, измученная перелетом и какими-то неприятностями, она выглядела особенно соблазнительной. Затем, совсем его сконфузив, она подошла к креслу, в котором он сидел развалясь, и поцеловала его в щеку. Он помимо воли коснулся ее руки:

— Пойди ляг, любимая. Отдохнешь, и все будет по-другому.

Оставив дверь спальни открытой, она разделась, привычно бросив дорожную одежду возле кровати, и забралась под одеяло. Ей было не впервой ложиться спать на рассвете.

— Что сегодня делаешь? — спросила она из-под одеяла.

— Мне надо съездить в Эйн-Геди, на эту конференцию. Поговорить с одним христианским «небесным лоцманом» [100]. О религии и прочем.

— Привези оттуда грязи [101]. И втирай в плешь.

«А больше никуда?» — подумал он. Сердито взглянул на нее, но та лежала свернувшись калачиком и спиной к нему.

— Это помогает, — проговорила она секунду спустя.

— Спасибо за совет, Цилилла.

— Съезди в Масаду.

— В Масаду? Зачем?

— Стоит съездить. Я ездила, когда училась в школе. Ты там никогда не бывал.

Масада, руины крепости на вершине скалы, где в первом веке зелоты, восставшие против римского правления, совершили коллективное самоубийство, чтобы не сдаваться римским войскам, была известным туристским объектом.

— Чушь настоящая эта Масада, — сказал Лукас. — Только бойскауты верят в нее.

Она ничего не ответила, то ли задетая его словами, то ли задремав. Тут ему пришло в голову, что можно и вправду съездить туда и даже провести весь вечер в долине. Внезапные порывы как раз его тема.

Встав в ванной над раковиной Цилиллы, он выдвинул зеркальце на кронштейне-гармошке, чтобы посмотреть на свою лысину. Сверкавшая на весеннем солнце, она явно увеличилась.

Он распрямился и взглянул на себя в большое зеркало над раковиной. Да, пожалуй, пребывание в Израиле состарило его. Еще недавно коллеги не верили ему, услышав, что он не успел поработать во Вьетнаме по молодости. Но абсурд в Гренаде был его войной, ее он использовал максимально. Война в Заливе прошла буквально рядом. В небе над его головой.