Крайний - Маргарита Хемлин Страница 25

Я взглянул на Янкеля. Янкель сплюнул. Но без слюны. Не пачкать же пол в чужой хате. Но подошвой по полу шоркнул.

— А что, Нисл. Пиши.

Я написал бумажку.

Втроем пошли в райсовет. Бабка с детьми смотрела на нас и махала руками.

В райсовете Музыченки на месте не оказалось. Оксана стучала на машинке. Объяснили ей суть дела. Она оформила бумажку. В каком-то закутке шлепнула печатку. Отдала Дудке. Тот побежал со слезами радости.

Янекль теперь взял инициативу в свои руки. Объяснил, что я уезжаю утречком, на самом рассвете. Просил поблагодарить Музыченку. Хлопал меня по плечу, чтоб я улыбался. Но я ни разу не сумел разорвать свои губы.

Потом на очереди находился Винниченко.

Янкель отказался даже стоять на дороге возле его хаты. И совершенно справедливо. Уже если идти — так заходить. А не заходить — так и не идти.

Янкель двинулся домой и велел обернуться за двадцать минут предельно, потому что дальше он за себя не отвечает, так как я у него в печенках засел, хоть и за короткое время.

И вот я у Винниченки.

Гриши нет.

Дмитро Иванович лежит на печке, смотрит в потолок.

Я окликнул.

Ноль внимания.

Сильнее гаркнул.

Он на меня глаза спустил, но без особого выражения.

Я говорю:

— А что вы со мной не здоровкаетесь? Не узнаете?

— Узнаю, — и опять устремляет глаза в потолок. — Я тэбэ ще через викно упизнав. И Янкеля Цегельника. Шо ж вин тэбэ покынув? Не захотив до мэнэ зайты. А я ж хворый. До смерти хворый. Я б вам двоим слово шепнув. Двоим. А тоби одному ничого не скажу. Иди отсюдова. Я на тэбэ сыльно обиженный.

— Интересно, за что?

— За Грышу. Грыша опысав, як ты за мною полудохлым ходыв, грязь мою подтырав. А як я очухався, ты и сбежав. Мертвому не стыдно помогти. А живому стыдно. Живой — опять, значыть, полицай замаранный. А ты партизан. А шо этот замаранный тэбэ спас? Не щитается? Батько твой другого мнения був. Сыльно другого.

Я насторожился.

— Вот вы, Дмитро Иванович, мне про батька моего Моисея Зайденбанда и расскажите.

— Токо наравне з Янкелем расскажу. Его сюды прывэды.

Отвернулся к стенке и принялся крейду колупать. Она сыплется и кусками тонкими, и белым порошочком. На кожух, на руки его. Я про отраву подумал. Если б у меня был цианистый порошок, без думок приставил бы к его горлу гадскому. Тогда б он у меня все сказал.

Разозлился без предела.

— Ну, морда говняная, оставляю сейчас тебя без своего влияния. Некогда. Но ты не надейся. Я с Янкелем приду. Все скажешь. И Гришу своего не зови. Не поможет.

Винниченко повернулся. Пульнул в меня ошметком крейды, попал на плечо. Я отряхнулся. А следок остался.

Винниченко засмеялся.

— Дак ото ж.

У меня родился план сию же минуту забежать к Янкелю, привести его мольбами к Винниченке и выбить-таки сокрытое из винниченковой души.

Но судьба распорядилась иначе.

Когда я с порога заголосил, что Винниченко гад и Янкель сейчас же обязан со мной пойти и душу из него вытрясти, Янкель сказал:

— Или ты зараз заткнешь свой поганый рот и сядешь в уголку тихо, или я тебе так врежу, что ты ляжешь и ногами будешь дрыгать до скончания веков.

Я замолчал и присел на табуретку возле этажерки в простеночке. Сел и сижу. Жду, что все равно вдарит. Лицо его ясно говорило про это.

Янкель начал:

— Ты что делаешь? Ты куда ходил? Ты по тылам противника ходил. Ты обманный маневр должен был совершить. Ты усыпить бдительность должен был. А ты что? Ты опять хипеж сделал. Ты дурной бесповоротно.

Я молчал от несправедливости. Потому что я не дурной.

— Что ты молчишь? Ты свое положение понимаешь? Оно тебе не мешает или что? Оно тебе на селезенку не давит?

— Давит. Я не виноватый.

— Виноватый. Ладно. Я виноватый. Я. С меня спрос за провал. Может, и лучше, что ты делаешь отход с обидой. Лучше запомнят. С добром когда уходят, забывают быстро. А обиду запомнят на носу. Согласен?

— Ну.

— Мне в спину визги твои поросячьи от Винниченки лупили, как мины. Артобстрел. Что ты к нему пристал, что ты его трусишь, як грушу?

— Надо. Он у моего батьки кое-что украл. И отдавать не желает.

— До войны украл?

— Не. После. Отец к нему из лагеря заходил. Тогда и доверился. А Виниченко украл.

— Откуда знаешь?

Я неопределенно мотнул головой.

Янкель не расспрашивал. А мне хотелось сказать.

Я безотчетно заговорил:

— Я тебе все равно. Меня не в счет. Ты меня и слушать не хочешь. Ты спроси, как я немца кокнул. Почему. Тогда по-другому заговоришь. Я не бандит с большой дороги.

— Заткнись. Ни слова я от тебя слышать не буду. Ни однисинького слова.

Янкель повалился на кровать в сапогах. Ногу на ногу положил, руки крестом под голову. Замолчал.

Потом выдавил:

— В три часа ночи подъем. Я разбужу. Сам из дома выйдешь. Дойдешь до шляха. Сменишь пару попуток в сторону Чернигова. С шоферами не болтай. Деньги заплатить я тебе дам. За Ягодным сойдешь в лес. И лесом своими ногами идешь до Мареничей. До пирамидки дойдешь, свернешь направо метров триста. Глубже в лес. И там меня жди. И ни с места. Сколько надо, столько и жди. Пожрать я дам. И чтоб ни одна живая душа тебя не видела. Сошел в Ягодном и пропал. Ехал в Чернигов и не доехал. Понял?

— Понял.

— Теперь слушай. Как ты это время жил, что делал, с кем водил знакомство — ни за что мне не говори. Если мне враги ногти рвать начнут, — вытерплю. Но от своих я и не вытерпеть могу. Выдам лишнее от тоски. Фашистам бы не выдал. А своим именно от тоски могу дать слабину. Задурят голову. От тебя не требую. Если начнут мучить, говори про меня. Понял?

— Понял.

— Теперь про твоего батьку. В Остре балакают, что я с ним виделся. Я с ним виделся глаза в глаза. Я к нему в больницу приходил. Он меня оттолкнул. Чтоб ты знал. А к Винниченке он заходил. Сразу, как в Остре появился. Это правда. Зачем — черт знает. За тебя поблагодарить. И за тех, кто возле Десны лежит. Ты Дмитру спасибо сказал? За себя.

— Не. Не до того было.

— И правильно. Хоть и неправильно. У нас тут такой клубок заклубился. Пол-Остра надо благодарить, а половину по мордасам лупить до второго пришествия. У нас другая задача. Я тебе всего раскрывать не намерен. Ты себя уже зарекомендовал. Гриша дома присутствовал?

— Не. Я ж думал, мы с тобой пойдем вместе. А тогда и Гриша подтянется.