Ребенок, который был вещью. Изувеченное детство - Дэйв Пельцер Страница 25

Зима 1970 года, Дэли-Сити, Калифорния.

Я совсем один. Мне ужасно хочется есть, и я дрожу в темноте от холода. Я сижу, подложив под себя ладони, на нижней ступеньке лестницы, ведущей в гараж. Голова запрокинута назад. Руки онемели несколько часов назад. Шею и плечи начинает неприятно сводить. Но это ничего, я давно научился не обращать внимания на боль.

Я пленник собственной матери.

Мне девять лет, и я живу так уже не первый год. Каждый день происходит одно и то же. Я просыпаюсь на старой раскладушке в гараже, выполняю свои утренние обязанности по дому, после чего (если мне повезет) получаю в награду остатки завтрака, недоеденного братьями. Бегу в школу, пытаюсь красть еду, возвращаюсь в «сумасшедший дом», а там прохожу «рвотную инспекцию». Мама заводит меня в туалет и заставляет засунуть два пальца в рот, ведь ей необходимо убедиться, что я ничего не успел съесть за день.

Потом меня в лучшем случае бьют, в худшем — мама заставляет меня играть в одну из своих «игр» (вроде «газовой камеры» или поджаривания на плите). Затем я приступаю к уборке, а когда заканчиваю с дневными делами, отправляюсь в гараж и сижу там, пока не придет время мыть посуду после «семейного» ужина. Если я не сделал ничего дурного за весь день, мне, может быть, достанутся объедки.

День заканчивается только тогда, когда мама разрешает мне вернуться в гараж на раскладушку. Я сворачиваюсь в клубок, стараясь сберечь остатки тепла. Сон — единственное удовольствие в моей жизни. Только тогда я могу отвлечься от страданий. И мне нравится видеть сны.

В выходные становится еще хуже. Нет школы — нет еды — и никакой надежды ускользнуть из «сумасшедшего дома». Я спасаюсь тем, что воображаю, будто мне удалось сбежать — куда угодно, лишь бы подальше отсюда. Уже много лет я живу изгоем в «родной семье». Сколько себя помню, от меня постоянно были одни проблемы, и я всегда «заслуживал» наказания. Сначала я верил в то, что я плохой мальчик. Потом понял, что мама больна, ведь она вела себя подобным образом только тогда, когда поблизости не было моих братьев, а отец дежурил на пожарной станции. Мама явно не хотела, чтобы кто-то узнал об ее «играх». По неизвестной мне причине я был единственным объектом ее издевательств; глядя на мои мучения, она испытывала какое-то извращенное удовольствие.

У меня нет дома. У меня нет семьи. И в глубине души я не знаю, будет ли меня когда-нибудь кто-нибудь любить, смогу ли я снова стать человеком. Ведь я не ребенок, я вещь.

Я совсем один.

Сверху доносятся крики. Уже четыре часа дня, значит, родители успели напиться. А теперь орут друг на друга. Начинают с оскорблений, потом переходят на проклятия. И через несколько секунд перекидываются на меня. Так всегда бывает. От маминого голоса у меня внутри все переворачивается.

— Что ты хочешь сказать, Стивен? — вопит она. — По-твоему, я плохо обращаюсь с мальчиком? Так, что ли?

Затем ее голос становится нестерпимо холодным. Я представляю, как она тычет пальцем папе в лицо.

— Послушай… меня… ты. Ты… не имеешь ни малейшего понятия, что «это» из себя представляет. Если думаешь, что я плохо с «этим» обращаюсь… то… «это» может проваливать из моего дома.