Снег на кедрах - Дэвид Гутерсон Страница 25
Снег на кедрах - Дэвид Гутерсон читать онлайн бесплатно
Исмаил оглянулся; таиться не было смысла.
— Давай лучше сюда, — позвала она его. — Дождь ведь.
— Ага, — отозвался он.
В дупле Исмаил сел на мох; с него капала вода. Хацуэ сидела в мокром платье, рядом с ней лежала шляпа с широкими полями.
— Ты ведь следил за мной, так? — спросила она.
— Я не специально, — оправдывался Исмаил. — Так… само собой вышло. Вообще-то я домой шел. Ну, увидел, что ты свернула, вот и… Ты уж извини. Извини, что так вышло.
Хацуэ заправила выбившиеся пряди волос за уши.
— Я вся промокла, — сказала она. — Хоть выжимай.
— Я тоже. Но, вообще-то, ничего. По крайней мере, здесь сухо. Помнишь это дупло? Кажется, будто оно было больше.
— Я приходила сюда время от времени, — сказала Хацуэ. — Подумать. Здесь никого не бывает. За все эти годы ни души не видела.
— А о чем ты думаешь? — спросил Исмаил. — В смысле, когда приходишь сюда. О чем думаешь?
— Ну, не знаю… Обо всем. Просто место такое… где можно подумать.
Исмаил лег, положив голову на руки, и посмотрел в расщелину на дождь. Дупло отгораживало от внешнего мира. Исмаилу казалось, что здесь их никто бы не нашел. Внутри ствол блестел и отсвечивал золотым. Удивительно, до чего много зеленоватого от листвы света проникало сюда. Капли дождя эхом отдавались под шатром листьев, барабанили по папоротнику, вздрагивавшему от каждой капли. Дождь создавал ощущение еще большей уединенности — ни один человек не зайдет сюда, ни один не отыщет их в дупле дерева.
— Ты уж извини за тот поцелуй на пляже, — сказал Исмаил. — Давай забудем об этом. Как будто ничего и не было.
Хацуэ ответила не сразу. Это было так похоже на нее — отвечать не сразу. Исмаил всегда испытывал потребность что-то сказать, даже если слова давались ему с трудом, однако Хацуэ, казалось, свойственно было молчание особого рода, какого сам он в себе не чувствовал.
Она взяла шляпу и стала смотреть на нее.
— Не стоит извиняться, — ответила она, смотря в землю. — По-моему, просто не за что.
— Я тоже так думаю, — согласился Исмаил.
Хацуэ легла на спину рядом с ним; на лице ее заиграли зеленоватые блики. Исмаилу захотелось прижаться к ее губам и оставаться так вечно. Теперь он знал, что может сделать это без всяких сожалений.
— Как ты думаешь, в этом есть что-то дурное? — спросила его Хацуэ.
— Другие так думают, — ответил Исмаил. — Твои подруги, например, — прибавил он. — И твои родители.
— Твои тоже, — ответила Хацуэ. — Мать и отец.
— Твои все-таки больше, чем мои, — возразил Исмаил. — Узнай они, что мы здесь, в этом дупле вместе… — Он тряхнул головой и усмехнулся. — Твой отец наверняка прирезал бы меня. Разрубил бы на тысячу маленьких кусочков.
— Может, и нет, — ответила Хацуэ. — Но рассердился бы не на шутку, это уж точно. На обоих, за то, что мы тут делаем.
— А что мы такого делаем? Просто разговариваем.
— Все равно, — не соглашалась Хацуэ. — Ты ведь не японец. Да и я тут с тобой одна.
— Ну и что, — возразил Исмаил.
Они лежали и разговаривали; так прошло полчаса. Потом они снова поцеловались. Целоваться в дупле было приятно, и они целовались еще полчаса. Снаружи шел дождь, они лежали на мягком мхе; Исмаил закрыл глаза, глубоко вдыхая ее запах. Он решил, что никогда еще не был так счастлив, и его пронзила легкая грусть — то, что он испытывает сейчас, ему больше никогда не испытать, никогда в жизни.
Исмаил сидел в зале, где шел суд над мужем Хацуэ, обвиняемым в убийстве. Хацуэ разговаривала с Кабуо; Исмаил поймал себя на том, что наблюдает за ней, и отвернулся.
Перерыв кончился, вернулись присяжные заседатели, судья Филдинг, и к месту дачи свидетельских показаний прошла мать Карла Хайнэ. Несмотря на десять лет жизни в городе, она так и осталась фермерской женой: тучная, увядшая женщина с обветренной кожей. Усевшись, Этта поправила свой пояс, так что послышался хруст и шелест ее нижнего белья из плотного нейлона; бандаж, поддерживающий спину, Этта купила в магазине Лотти Опсвиг по рецепту врача из Беллингема — она страдала от ишиаса, приобретенного за годы работы на ферме. Двадцать пять лет она выходила в любую погоду, работая рядом с мужем, Карлом-старшим. Зимой, когда изо рта вылетал пар, она надевала сапоги, пальто, а голову обвязывала шарфом, затягивая узел под тяжелым подбородком. В шерстяных перчатках без пальцев, которые она вязала поздно вечером, в постели, когда Карл уже храпел, Этта садилась на стул доить коров. Летом она сортировала ягоды, обрезала усы клубники, выпалывала сорняки и присматривала за индейцами и японцами, каждый год нанимавшимися собирать ягоды.
Этта родилась в Баварии, на молочной ферме неподалеку от Ингольштадта, и до сих пор говорила с акцентом. С будущим мужем она познакомилась, когда тот пришел на ферму ее отца, выращивавшего пшеницу около Геттингера в Северной Дакоте. Она сбежала с Карлом, и на поезде (Этта помнила завтрак в вагоне-ресторане) они добрались до Сиэтла, где Карл два года работал в литейном цехе и еще год грузил древесину на побережье залива. Этте, дочери фермера, Сиэтл понравился. Она работала швеей на Второй авеню — шила клондайкские куртки. На Рождество они съездили на Сан-Пьедро, где у отца Карла, крупного мужчины, была клубничная ферма. Когда Карлу исполнилось семнадцать, он покинул отчий дом, пустившись на поиски приключений, но после смерти отца, уже с Эттой, перебрался обратно.
Этта прилагала все усилия, чтобы полюбить Сан-Пьедро. Но на острове было сыро: она начала кашлять, а там появились и боли в пояснице. У Этты родилось четверо детей, и она надеялась, что дети вырастут надежными помощниками. Но старший уехал в Даррингтон прокладывать тросы, а еще двое сыновей ушли на войну. Вернулся только один — Карл-младший. Дочь же, как и когда-то сама Этта, сбежала из дома и обосновалась в Сиэтле.
Этте клубника надоела, она ее не то что есть — видеть не могла. Муж клубнику прямо-таки обожал. Для Карла-старшего клубника была чем-то священным, сахарной драгоценностью, алой жемчужиной, сочным рубином, сладчайшей державой. Он знал все ее секреты, знал, как она растет, как отзывается на солнечные лучи. Он рассказывал жене, что камни между грядок днем собирают тепло, а ночью отдают его растениям. Но Этта к таким разговорам оставалась безучастна. Она жарила мужу яичницу и шла в хлев за молоком. Из карманов передника сыпала зерно курам и индюшкам. Оттирала землю с пола в прихожей. Задавала корм свиньям и наведывалась в хижины сборщиков, чтобы проверить — не справляют ли те нужду в украденные банки для консервирования.
Ясным октябрьским днем 1944 года сердце Карла-старшего остановилось. Этта обнаружила мужа в туалете — он сидел, привалившись головой к стене, со спущенными штанами. Карл-младший тогда был на войне, и Этта, воспользовавшись его отсутствием, продала ферму Уле Юргенсену. Тот получил в собственность шестьдесят пять акров земли посреди Центральной долины. А Этта выручила сумму, которой вполне хватало на жизнь при разумной экономии. По счастью, привычка экономить была у нее в крови: она получала от этого такое же удовольствие, какое муж получал от возни с клубникой.
Жалоба
Напишите нам, и мы в срочном порядке примем меры.
Comments