По ту сторону Ла-Манша - Джулиан Барнс Страница 25

Чистейшее дилетантство приглашения в Марран — вот что заставило меня перечитать его дважды. Ну, может быть, я подразумеваю не дилетантство, а скорее старомодность, будто прислали его из исчезнувшего мира. Ни муниципальной печати, ни обещания пятизвездочных удобств, ни меню для адептов садо-мазохизма в теории литературы. Лист был без грифа, и хотя подпись выглядела подлинной, текст над ней характеризовала бледная смазанная фиолетовость копировальной машины «Роунео», если только это не был второй экземпляр, напечатанный под копирку. Некоторые буквы потенциальной пишущей машинки (явно механической с западающими ключами, удобной, чтобы тыкать одним пальцем) значительно поистерлись. Я заметил все это, но главное, я заметил — и тут же взвесил, не обрету ли я в виде исключения и темперамент, и склонность — одну фразу, которая тянулась над подписью сама по себе. Основной текст объяснял, что конференция состоится в некой деревушке в Центральном Массиве в такой-то день октября. Мое присутствие весьма желательно, но ответ не обязателен: мне достаточно приехать на одном из поездов, указанных на обороте. Затем следовало описание цели — непрозрачное, шаловливое, соблазнительное: «Цель конференции состоит в том, чтобы быть встреченным на станции: присутствие есть исполнение».

Я снова пробежал письмо. Нет, меня не просили сделать доклад, быть членом жюри, скулить на тему Куда Идет Роман. Меня не соблазняли первоклассным списком других conférenciers. Мне не предлагали оплатить расходы на дорогу, счет в отеле, не говоря уж о гонораре. Я нахмурился на размашистую подпись, не проясненную печатным шрифтом. В ней было что-то знакомое, и затем я определил, что именно, а также небрежность и нахальную фамильярность приглашения в особой французской литературной традиции: Жарри, патафизик, Кено, Перес, группа OULIPO и так далее. Официальные неофициалы, почитаемые бунтари. Жан-Люк Казес, да, несомненно, он был одним из этой компании. Удивительно, что он еще жив. Как определялась патафизика? «Наука воображаемых разгадок». А цель конференции состояла в том, чтобы быть встреченным на станции.

Отвечать мне не требовалось: думаю, вот что меня обворожило. От меня не требовали сообщить, приеду я или нет. Так что письмо было потеряно и снова найдено в липковатом ворохе счетов и квитанций, приглашений и анкет налогового управления, гранок, писем с просьбами и разных извещений — всего того, под чем обычно погребен мой письменный стол. Как-то днем я достал требуемую желтую мишленовскую карту № 76. А, вот она: Марран-сюр-Сер, не доезжая тридцати — сорока километров до Орийака. Железная дорога из Клермон-Феррана проходила прямо через деревню, название которой, заметил я, не было подчеркнуто красной чертой. То есть в мишленовском путеводителе она не значится. Я перепроверил на случай, если моя желтая карта устарела, но ее там не было, как и в Logis de France. [81]Где же они меня поместят? Эта часть Канталя мне знакома не была. Я повозился с картой несколько минут, превратив ее в подобие книжек со встающими дыбом картинками: крутой холм, point de vue, [82]туристическая тропа, maison forestière. [83]Я мысленно рисовал рощи каштанов, натасканных на трюфеля собак, лесные поляны, где когда-то занимались своим делом угольщики. Маленькие, цвета красного дерева коровы бродят на склонах погасших вулканов под музыку местных волынок. Все это я воображал, потому что мои настоящие воспоминания о Кантале исчерпывались сыром и дождем.

Английская осень уступила первым толчкам зимы; опавшие листья припудрил сахарный иней. Я прилетел в Клермон-Ферран и переночевал в «Альберт-Элизабет» (sans restaurant). [84]Утром на станции я поступил как мне было велено: приобрел билет до Вик-сюр-Сер, не упомянув кассиру, что на самом деле я еду в Марран. Некоторые поезда — три, указанные в моем приглашении, останавливались в Марране, но в виде исключения и по частному уговору с некими индивидами, связанными с железной дорогой. Этот намек на тайну был мне приятен: я испытал злорадство шпиона, когда на табло не засветилась промежуточная остановка между Мюра и Вик-сюр-Сер. Да и в любом случае у меня был только ручной багаж. Поезд замедлит ход, словно на обычный красный сигнал светофора, остановится, взвизгнет, пыхнет, и в этот момент я высажусь на манер гоблина, лукавой лаской закрыв дверь. Если кто-нибудь меня заметит, то решит, что я железнодорожник, которому машинист оказал любезность.

Воображение рисовало мне старомодный французский поезд, железнодорожный эквивалент приглашения, скопированного «Роунео», но оказался я в щегольском составе из четырех вагонов с дверями, подчиняющимися машинисту. План моего выхода в Марране изменился: когда мы тронемся из Мюра, я поднимусь с моего сиденья, небрежно встану около двери, дождусь «уфф!» сжатого воздуха и исчезну, прежде чем остальные пассажиры меня хватятся. Первую часть маневра я осуществил без малейших затруднений — подчеркнуто небрежно я даже не посмотрел сквозь стекло, когда наконец ощутил ожидаемое торможение. Поезд остановился, двери открылись, и я сошел. К моему изумлению, меня подтолкнули в спину, как я логично заключил, другие conferénciers — да только они оказались двумя широкобедрыми женщинами, повязанными платками, с обожженно-красной кожей жительниц нагорий, которых вам легче представить себе продающими за рыночным прилавком дюжину яиц и кроличью тушку, чем подписывающими экземпляры своего последнего романа. И еще я изумился, прочитав на здании станции «ВИК-СЮР-СЕР». Дерьмо! Наверное, мне помстилось — значит моя станция не перед Вик, а следующая. Я прошмыгнул между смыкающимися дверями и вытащил приглашение. Опять дерьмо! Я вовсе не ошибся. Вот вам и частные уговоры с некими индивидами! Чертов машинист проехал Марран без остановки! Явно не поклонник литературы этот субъект. Я чертыхался, однако настроение у меня было на редкость хорошее.

В Орийаке я взял автомобиль и отправился по H 126 обратно вверх по долине Сера. Проехал Вик и начал высматривать поворот к востоку на шоссе Д к Маррану. Погода начинала портиться — факт, который я отметил про себя с нейтральным благодушием. Нормально я не выношу дурацкие накладки. С меня достаточно скверных сюрпризов за письменным столом без перекосов в каких-либо аспектах литературной жизни. Инертный микрофон на публичных чтениях, самостирающийся диктофон, журналист, чьи вопросы не подходят ни под единый ответ из всех, какие вы только способны сочинить на протяжении всей жизни. Однажды я дал интервью для французского радио в номере парижского отеля. Началось с настройки звука, и оператор нажал на кнопку, и когда катушки завращались, интервьюер обрил мне подбородок микрофоном. «Мсье Клементс, — спросил он с интимной настойчивостью, — „Le mythe et la réalité?“». [85]Некоторое время я пялился на него, чувствуя, как мой французский испаряется, а мозг пересыхает. В конце концов я дал ему единственный ответ, на какой оказался способен: что подобного рода вопросы и достойные отклики на них, несомненно, вполне естественны для французских интеллектуалов, но я всего лишь английский прагматический писатель, и он выжмет из меня интервью получше, если приступит к таким великим темам посредством темы попроще и полегче. Кроме того, пояснил я, это поможет мне раскочегарить мой французский. Он улыбнулся в знак согласия, оператор перемотал пленку, и микрофон был снова подставлен, точно чаша для сбора слез, ловить капельки моей мудрости. «Мсье Клементс, мы сидим сейчас в апрельский день здесь, в номере вашего отеля в Париже. Окно открыто, а за ним развертывается будничная жизнь города. У стены напротив окна стоит гардероб с зеркальной дверцей. Я гляжу в зеркало гардероба, и в нем я почти вижу отраженную будничную жизнь Парижа, развертывающуюся за окном. Мсье Клементс, le mythe et la réalité?»