Глядя на солнце - Джулиан Барнс Страница 25

Нет, эта земля не казалась такой уж странной. В деревнях было много бедности и простоты, но они представали перед Джин в образах, которые могли бы принадлежать ее собственному детству. Поросенок, притороченный к седлу велосипеда на дороге, ведущей к рынку; старуха, покупающая два яйца с лотка, яростно проверяя их на просвет; дробная россыпь слов торгующихся покупателя и продавца, потный раскоряченный ритуал пахаря, идущего за плугом, и заплатанная одежда. Все это, после войны в значительной мере исчезнувшее на Западе, тут цвело пышным цветом: в сычуаньской деревушке, где автобус сделал остановку для посещения уборной и фотографирования, она увидела сушащееся заплатанное кухонное полотенце. Сушилось оно не на веревке, а на бамбуковом шесте, всунутом между сучьями баньяна, и заплаток на полотенце было больше, чем исходной ткани.

Старая бедность выглядела знакомой; а воплощения новых денег даже еще более знакомыми: большие радиоприемники, японские фотокамеры, яркая одежда, подчеркнуто исключающая синий и тускло-зеленый цвета, уныло обязательные в недавнем прошлом. И солнечные очки: парни, чьи транзисторы гремели, даже когда они дефилировали вокруг мемориала Сунь Ятсена в Наньцзине, щеголяли в солнечных очках, пусть небо было пасмурным и тучи нависали низко. Джин заметила, что считалось стильным не отдирать ярлычок с названием фирмы.

В наньцзинском зоопарке две персидские кошки сидели в клетке с надписью «Персидские кошки». В коммуне под Ченду они осмотрели маленькую мастерскую, где меховые манто шились из собачьих шкур; молодожены оделись в немецко-овчарочные и попозировали перед камерами друг друга. В бэйцзинском цирке они видели, как жонглер жонглировал золотыми рыбками, с гордым апломбом вынимая их из широких рукавов своей шелковой куртки — Джин этот трюк показался не особенно трудным. В Кантоне на Промышленной Ярмарке они видели пластмассовый бонсай.

Символом статуса среди местных гидов был работающий на батарейках мегафон. В Яньджу гид влез в микроавтобус и приветствовал их от имени города, а экскурсанты, в лучшем случае всего в десяти футах от усиленного гремящего голоса, ежились на своих сиденьях и пытались подавлять смех. На нефритовой фабрике объяснения женщины-мастера переводил гид, чей мегафон не работал. Но вместо того чтобы просто его отложить, гид упрямо держал его у самого рта и кричал сквозь него. Когда их пригласили задавать вопросы, кто-то спросил, как отличить хороший нефрит от плохого. Сквозь бессильный мегафон донесся крик: «Вы на него глядите и, глядя, определяете его качества».

Джин ожидала обычной международной безликости в самолетах китайских внутренних линий, но даже там ощущалась печать Востока. Стюардессы выглядели школьницами и словно бы не знали, что им делать; когда самолет пошел на посадку в Бэйцзине, одна из них, заметила Джин, все время стояла и смущенно захихикала, когда они приземлились. В китайских самолетах алкогольные напитки не подавались, вы получали арахисовые батончики, кусочки шоколада, пакетики леденцов, чашки чая и сувенир. Один раз ей досталось кольцо для ключей, а в другой — миниатюрная адресная книжечка в пластиковом переплете, размеры которой наводили на мысль, что типичными пассажирами китайских авиалиний были мизантропы.

В Ченду она расспросила одного из местных гидов — высокого учтивого мужчину, которому могло быть от двадцати до шестидесяти лет, — о его жизни. Он отвечал, мешая подробности с неопределенностью. Он недавно вернулся после десяти лет в деревне. Были некоторые трудности. Английский он выучил самостоятельно с помощью пластинок и кассет. Каждое утро перед завтраком он выносит ночные нечистоты на свалку по соседству. У них один ребенок. Ребенок часто остается у бабушки с дедушкой. Его жена работает механиком в гараже. Она работает в другую смену, чем он, и это удобно, так как он любит практиковаться в английском с помощью пластинок и кассет. На банкете он не пил, так как мог бы покрыть себя позором, а тогда его не пригласят вступить и Партию. Он очень хочет, чтобы его пригласили вступить в Партию. Были некоторые трудности, но теперь трудности позади. Один день в неделю выходной плюс пять дней на протяжении года, плюс две недели, когда вы женитесь. В эти две недели вам разрешается путешествовать. Может быть, люди разводятся, чтобы снова жениться и получить еще две недели отпуска.

На два вопроса гид ответить не сумел. Когда Джин спросила, сколько он зарабатывает, он словно бы — хотя говорил по-английски прекрасно — ее не понял. Она повторила вопрос подробнее, сознавая, что, возможно, совершает faux pas. [7]В конце концов он ответил:

— Вы хотите поменять деньги?

Да, ответила она вежливо, именно это она и пыталась спросить; может быть, она сможет поменять деньги в отеле сегодня вечером? Может быть, лучше будет сделать это завтра, ответил он. Ну конечно.

Второй ее вопрос представлялся ей менее неуместным.

— Вы хотите поехать в Шанхай?

Выражение его лица не изменилось, однако он не ответил. Может быть, она неверно произнесла название города?

— Вы хотите поехать в Шанхай? В Шанхай, большой порт?

Вновь приступ временной глухоты. Она опять повторила вопрос, он только улыбнулся, посмотрел вокруг и не ответил. Позднее, обдумывая это, Джин поняла, что была не бестактной, как когда спросила его о заработке, а просто невнимательной. Ведь ответ она получила раньше. У него же только отдельные свободные дни; он женат и уже использовал свой единственный в жизни двухнедельный отпуск; а за один день нельзя побывать в Шанхае и вернуться. И то, что она вставила в вопрос слово «хотите», обессмыслило его. Она задавала не настоящий вопрос.

В Наньцзине, где было влажно и жарко, Джин испытала собственный приступ глухоты — у нее начался сильный насморк, и одно ухо перестало слышать. Они остановились в отеле, построенном австралийской компанией — на постельном покрывале бушевал узор из эвкалиптовых листьев, а по занавескам карабкались коалы, от чего ей стало еще жарче. Придремывая в темноте, Джин как будто услышала ноющий писк заинтересованного комара. Она задумалась над тем, почему комары продолжают кусать людей, достигших определенного возраста, а не охотятся за юной плотью, как мужчины. Она натянула одеяло на голову. Вскоре ей стало уж совсем жарко. Но едва она позволила себе подышать, как комар заныл снова. В раздражении Джин несколько раз поиграла в эти полусонные прятки, а потом сообразила, что происходит: сопение в ее ноздрях, просачиваясь в отказавшее ухо, начинало звучать, как пискливое комариное нытье. Она окончательно проснулась, убедилась, что в комнате царит полная тишина, и засмеялась этому отголоску из далекого прошлого. Совсем как Проссер Солнце-Всходит, когда он стрелял из своих пулеметов и кружил в небе, увертываясь от несуществующей атаки. Она тоже сама создала себе свой источник страха, и она тоже на самом деле была совсем одна.

Аэропланы — из уважения к Проссеру она продолжала называть их аэропланами еще долго после того, как на смену этому слову пришло более простое «самолет» — никогда не пугали Джин. Ей не требовалось забивать уши музыкой из наушников, заказывать пузатенькие бутылочки со спиртным или каблуком нащупывать под сиденьем спасательный жилет. Как-то раз над Средиземным морем она ухнула вниз на несколько тысяч футов; как-то раз ее аэроплан возвратился назад в Мадрид и два часа кружил, сжигая топливо; а один раз, приземляясь в Гонконге со стороны моря, они запрыгали по посадочной полосе, точно плоский камушек по пруду — будто они и правда сели на воду. Но Джин всякий раз просто замыкалась в мыслях.