Чаттертон - Питер Акройд Страница 25

Он спустился сюда, чтобы посмотреть, нет ли где упоминаний о Томасе Чаттертоне, и – так как подозревал, что в старых книгах можно обнаружить кое-какую позабытую истину, – вверился поиску по принципу sortes Vergilianae. [32]И вот он принялся блуждать по узким проходам между полками, на ходу включая свет и слегка касаясь сыроватых книжных корешков; наконец он остановился наобум и снял с полки тот том, на котором замер его палец. Красный коленкор его обложки покрывала пыль, но смахнув ее рукой, Филип явственно разобрал имя автора и название: Хэррисон Бентли, Завещание. Книга вроде бы подходила для его поиска, и он раскрыл ее. Страницы романа были слегка выпачканы – по ним дугой тянулись светло-бурые пятна, а, дойдя до фронтисписа, Филип прочел, что книга была издана в 1885 году Салливеном и Бриджесом с Патерностер-Сквер, 18. Филип поднес ее к лицу, будто собираясь полакомиться, и стал бегло перелистывать страницы: пусть он иногда оказывался медлительным и нерешительным в своих сношениях с миром, зато читал он всегда быстро и жадно. Он знал, что подлинное удовольствие ждет его только в книгах.

И вскоре сюжетная линия романа сделалась для него ясной: биограф некоего поэта, везде поименованного К., обнаруживает, что предмет его изучения под конец жизни был слишком болен, чтобы сочинить те стихи, которые и принесли ему вечную славу; и что в действительности вместо поэта их написала его жена. Этот сюжет показался Филипу до странности знакомым, но он не был уверен, то ли он уже читал этот самый роман несколько лет назад, то ли он напоминал ему какие-то собственные мечтания. Оторвавшись от чтения, он перелистнул последние страницы книги и затем взглянул на оборот обложки, где рекламировалась "Самая свежая публикация мистера Бентли". Она называлась Сценический огонь, и краткий пересказ ее содержания, набранный петитом, излагал историю одного актера, который воображает, будто одержим духами Кина, [33]Гаррика [34]и других великих исполнителей прошлого, – и вследствие этого делает триумфальную сценическую карьеру. И снова эта история показалась Филипу знакомой; он столь отчетливо узнавал ее ходы, что окончательно убедился, что уже читал об этом где-то и что это не просто игра его собственного воображения. Он понимал суть явления, называемого дежа-вю, но не думал, что это понятие применимо к книгам: ведь коли так, то как же можно доверяться собственному чтению?

Он праздно водил пальцем по водяному знаку на последней странице, как вдруг его осенило: он читал историю, рассказанную в Сценическом огне, в каком-то романе Хэрриет Скроуп. Названия его он не помнил – да это было и неважно, – а речь там шла о поэте, который воображал, будто одержим духами умерших писателей, и который, тем не менее, слыл самобытнейшим поэтом своей эпохи. И тут же Филип вспомнил, где он мог читать раньше Завещание Хэррисона Бентли: в другом романе Хэрриет Скроуп рассказывалось, как подлинным автором многих «посмертных» публикаций одного писателя оказывается его секретарша; она так хорошо знала его стиль, что без труда научилась подделываться под него, – и лишь въедливые исследования некоего биографа позволили разоблачить обман. Это весьма напоминало сюжет того романа конца XIX века, который Филип держал сейчас в руках. Он выронил книгу, и шум от ее падения отозвался гулким эхом в библиотечном подвале.

Филип был удивлен своим открытием, тем более что романы Хэрриет Скроуп ему нравились. Когда Чарльз впервые рассказал ему, что собирается пойти к ней в помощники, Филип прочел их с жадностью и удовольствием; его восхитило ее умение сочетать жестокость с комедийностью, хотя, когда он изложил свое мнение Чарльзу, его друг просто пожал плечами и сказал: "Беллетристика порядком выродившаяся форма". Филипу пришлось согласиться с таким суждением – ведь Чарльз, как-никак, был натурой куда более творческой и изобретательной, чем он сам, – и все же он продолжал с радостью предаваться этому низменному удовольствию.

Так что означали эти заимствования у Хэрриет? Так или иначе, Филип твердо полагал, что на свете существует лишь ограниченное количество сюжетов (ведь сама действительность тоже конечна) и что, вне сомнения, их с неизбежностью воспроизводят в различных контекстах. А то, что два романа Хэрриет Скроуп похожи на сочинения Хэррисона Бентли, написанные значительно раньше, – быть может, всего лишь совпадение. Он не был особенно склонен порицать ее еще и из-за собственного опыта. Однажды он попытался написать роман, но бросил это занятие после сороковой страницы: писал он мучительно медленно и неуверенно, а кроме того, даже те страницы, которые он с таким трудом завершил, пестрели образами и фразами, взятыми у других писателей, нравившихся ему. Это была мешанина из чужих голосов и чужих стилей, и поскольку различить в этом хоре собственный голос было почти невозможно, Филип решил отступиться от своего замысла. Так имеет ли он право осуждать теперь мисс Скроуп?

Он подобрал с пола Завещание и бережно поставил на место. Затем, чтобы как-то успокоиться после своего странного открытия, он взял с полки соседний томик. Это был сборник литературных воспоминаний под редакцией вдовствующей леди Мойнихан, и сразу же его внимание привлекли гравюрные листы, иллюстрировавшие текст и защищенные тонкой нежной бумагой, как это было принято в книгоиздании той поры. Он стал листать их и наконец остановился на одной сцене, показавшейся ему знакомой; взглянув на сопроводительную подпись под гравюрой, он прочел: "Памятник Чаттертону в бристольском церковном дворе". На странице напротив этой иллюстрации имелся небольшой текст: там говорилось о романисте Джордже Мередите, "который в первые месяцы 1856 года, доведенный до крайности и помышлявший о самоубийстве после того, как его оставила жена, сидел в мрачных окрестностях церкви Св. Марии Редклиффской в Бристоле – здесь вот, под самой сенью Чаттертонова памятника. Он купил склянку ртути с мышьяком, намереваясь свести счеты с жизнью, но едва только поднес он роковой сосуд к своим бледным губам – как вдруг почувствовал чью-то руку на своем запястье. Подняв глаза, он увидел юношу: тот стоял рядом и воспрещал ему пить. Когда он опустил склянку, юноша исчез. Так призрак Томаса Чаттертона, вовремя вмешавшись, спас молодого Джорджа Мередита для литературы. Я думаю, едва ли моим читателям ведома история более леденящая и вместе с тем благородная". Филип прислонился к подвальной стене и попытался представить себе описанную сцену…

Он почувствовал, что кто-то смотрит на него. Это была Хэрриет Скроуп, а за ней, лицом в тени, стоял Хэррисон Бентли. Филип, вздрогнув, качнулся вперед и открыл глаза; в гортани накопилась сухость, как бывает после сна, и он ощутил, что рубашка на спине пропиталась сыростью каменной стены. Между штабелями виднелись озерца света – прямо под лампочками, включенными Филипом, но теперь он с неожиданным испугом смотрел на ряды книг, тянувшиеся во тьму. Казалось, достигая своих теней, они уходят вглубь, создавая некий темный мир, где нет ни начала, ни конца, ни повествования, ни смысла. И если ступишь за порог этого мира, то окажешься в гуще слов; ты будешь топтать их ногами, натыкаться на них головой и руками, но если попытаешься ухватиться за них – они растают в пустоте. Филип не осмеливался повернуться спиной к этим книгам. Еще не время. Должно быть, подумалось ему, они разговаривали между собой, пока он спал.