Театр Шаббата - Филип Рот Страница 25

Она моделировала свои изделия на большом столе, шила, клеила, раскрашивала — некоторые эскизы скатывала в рулон, некоторые складывала стопкой, и их можно было листать, как книги. И всегда это была очень тонкая, скрупулезная, изысканная работа. Она трудилась по десять, двенадцать часов в день. Для нее каждая кукла была произведением искусства, более того, это было волшебство, которому не могли не поддаться люди, даже в театре Шаббата с его вкрадчиво аморальной, таящей смутную угрозу и в то же время жуликовато забавной атмосферой. Она говорила, что руки Шаббата дают ее куклам жизнь. «Твоя рука там, где у куклы сердце. Я — только плотник, а ты — душа». И хотя она всегда была склонна к некоторой романтичности, высокопарности и поверхностности там, где он откровенно хулиганил и вредничал, тем не менее, они были командой, и пусть они никогда не светились счастьем и не могли похвастаться редкой сплоченностью, команда просуществовала довольно долго. Дочь, выросшая без отца, она рано встретила своего мужчину, встретила, не успев еще уколоться о шипы этого мира, так что ей просто не пришлось пожить своим умом, и долгие годы она вообще не знала, что думает, пока Шаббат ей об этом не говорил. Для нее было нечто экзотическое в том, что жизнь открылась ей так широко в столь юном возрасте. В эту картину мира входило и исчезновение Никки. Если Розеанну и можно было назвать жертвой разрушительного присутствия Шаббата, то она была слишком очарована этим пагубным присутствием, чтобы без него осмелиться быть женщиной. Он очень рано и с жадностью начал усваивать жестокие уроки, и она, при всей своей наивности, поняла, что это его мореплавание, этот его цинизм, — не что иное, как аварийный режим выживания. Да, рядом с ним она всегда была в опасности, на грани провала, всегда рисковала быть осмеянной, но без него было еще хуже. И только сильно за сорок, испытав тошнотворное оцепенение, прибившись к «Анонимным алкоголикам», она утвердилась в своей нынешней манере разговаривать, привыкла к словам, которые произносила без тени иронии, критичности, и даже, возможно, без истинного понимания их значений, обрела свою собственную жизненную философию, отличную от скептицизма и горького юмора Шаббата.

Дренка. Одну все это привело к пьянке, другого — к Дренке. Правда, он с семнадцати лет не мог устоять перед соблазнительной шлюхой. Ему надо было жениться в восемнадцать на той, с Юкатана. И стать не кукловодом, а сутенером. У сутенеров, по крайней мере, есть своя публика, своя клиентура, они зарабатывают этим себе на жизнь, и им не надо сходить с ума от злости всякий раз, как по телевизору показывают кукольные шоу — эти раскрывающиеся и закрывающиеся кукольные рты. Никому не придет в голову смотреть на блуд как на детские игрушки. Это куклы — для всех, а шлюхи — только для взрослых.

Восхитительные шлюхи! Когда Шаббат и его лучший друг Рон Мецнер автостопом приехали в Нью-Йорк через месяц после окончания школы и кто-то в Нью-Йорке сказал им, что можно выехать из страны без паспорта в Норвежский морской центр в Бруклине, юный Шаббат и понятия не имел, что там, на другом конце света, — сплошные девки. Его сексуальный опыт к тому времени был весьма скуден: щупал итальянских девчонок из Осбери и при каждом удобном случае занимался мастурбацией. Он вспоминал теперь, как судно приближалось к какому-нибудь латиноамериканскому порту, и накатывала эта невероятная смесь запахов — дешевый парфюм, кофе и киски шлюх. Был ли это Рио, Сантос, или Баиа, или другой какой южноамериканский порт — непременно присутствовал этот восхитительный запах.

Во-первых, ему просто хотелось в море. Каждое утро он смотрел на Атлантический океан и думал: «Когда-нибудь, когда-нибудь…» Это чувство было на редкость упорным, и тогда он не связывал его напрямую со стремлением бежать от тоски, которой веяло теперь от его матери. Он смотрел на море, ловил рыбу в море, плавал в море всю свою жизнь. Ему, в отличие от его утративших надежду родителей, казалось вполне естественным всего лишь через девятнадцать месяцев после гибели Морти уйти в море, чтобы получить там настоящее образование теперь, когда школа научила его читать и писать. Про шлюх он все понял, когда ступил на борт норвежского сухогруза, идущего в Гавану, — там все только об этом и говорили. Для тех, кто на судне не новичок, бежать к девкам, сойдя на берег, — дело обычное, а вот для Шаббата в семнадцать лет это было… ну, можно себе представить.

И как будто ему не хватило впечатлений от того, как в лунном свете корабль торжественно прошел в бухту Гаваны мимо Кастильо-дель-Моро — очень запоминающийся вид, — он сразу, едва лишь сухогруз отшвартовался, устремился туда, где никогда еще не был. Это была Куба Батисты — вся американский бордель и казино. Через тринадцать лет с гор спустится Кастро и положит конец всей этой потехе, но матросу Шаббату повезло: он еще застал это, успел лизнуть вкусненького.

Получив паспорт моряка торгового флота и вступив в «Морское общество», он смог сам выбирать суда. Он слонялся по холлу здания Морского центра и ждал: теперь, когда ему довелось вкусить рая, он ждал так называемого «Романтического рейса»: Сантос, Монте, Рио и Багамы. Некоторые ребята всю жизнь проводили в романтических турне, и по той же самой причине, по которой стремился туда Шаббат: шлюхи. Шлюхи, бордели, любой секс, какой только доступен человеку.

Медленно подъезжая к кладбищу, он подсчитал, что у него семнадцать долларов в кармане и триста на объединенном чековом счете. Завтра с утра первым делом надо будет выписать чек в Нью-йоркском банке и обналичить его, пока это не сделала Рози. Она снимала зарплату со счета дважды в месяц, а пока он получит социальную и медицинскую страховку — пройдет год. Единственный его талант был в руках, а руки больше ни на что не годились. Где он будет жить, чем питаться? А если заболеет? Если она разведется с ним, потому что он ушел из семьи, что будет с его медицинской страховкой, где он возьмет деньги на противовоспалительные таблетки и на таблетки, которые надо принимать, чтобы противовоспалительные таблетки не сожгли ему слизистую желудка? А если он не сможет позволить себе таблеток, если руки все время будут болеть, если больше никогда не будет облегчения…

Все эти мысли заставили его сердце учащенно забиться. Машина нырнула в свое обычное укрытие, в четверти мили от могилы Дренки. Все, что ему сейчас надо было сделать, это успокоиться и повернуть назад, домой. Он не сделал этого. А мог бы вернуться, переночевать на диване и завтра продолжать свое небытие по-старому. Розеанна не вышвырнула бы его, самоубийство ее отца не позволило бы ей этого, какие бы награды, какой бы мир в душе, какую бы «комфортность» ни пообещала ей за это Барбара. Что до него самого, какой бы ненавистной ни казалась ему жизнь, все-таки лучше ненавидеть ее дома, чем в канаве. Многие американцы ненавидят свой дом. Количество бездомных в Америке значительно уступает числу тех, у кого есть дом и семья и кто все это ненавидит. Лизать ее киску. Ночью, когда она принесет ее с собрания «Анонимных алкоголиков». Это удивит ее. То есть самому стать шлюхой. Это, конечно, не то, что жениться на шлюхе, но тебя всего лишь шесть лет отделяют от семидесяти — так что давай, лижи у нее за деньги.

Шаббат уже вышел из машины и крался к кладбищу, освещая себе путь фонариком. Ему надо было выяснить, нет ли кого-нибудь на могиле.