Час ведьмы - Крис Боджалиан Страница 25

Держась подальше от отцовского склада, Мэри пыталась убедить себя, что пришла в гавань, только чтобы подышать свежим воздухом и немного прогуляться без всякой цели. Да, не иметь цели — значит заигрывать с Дьяволом, но после всего, через что ей пришлось пройти, и того, что предстояло ей на следующей неделе, она считала, что заслужила немного бесцельности.

Она немного постояла на мостовой, напротив двери конторы Валентайна Хилла, за которой вдоль причала тянулся его склад. И вдруг поняла, что мысленно зовет Генри Симмонса выйти на улицу — если, конечно, он вообще был внутри. Что это: отголосок простой молитвы или заигрывание с Дьяволом? Если Генри увидит ее в окно и выйдет к ней, будет ли это знаком? Если он решит сейчас выйти, не зная, что она ждет снаружи, будет ли это совпадением, искушением или знаком, что ей уготована хорошая участь в этом мире и очищение от грехов — в следующем?

Но он не вышел, и Мэри почувствовала, как на нее упали первые капли дождя. Стоит пойти домой и закутаться в плед у огня; приходить сюда было глупостью.

Но, уже повернувшись к городу, Мэри увидела, как со склада вышла Элеонора Хилл, жена Валентайна. Она плотно закуталась в плащ с капюшоном, а руки спрятала в меховой муфте.

— Добрый день, Элеонора, — поздоровалась Мэри. — Вижу, вы хорошо укрылись от холода.

— И дождя, — кивнула Элеонора. — Боюсь, за собой он приведет снег. Как же холодно. Вы приходили повидать отца?

— Нет. Я просто хотела подышать соленым воздухом и прогуляться.

— Тогда давайте прогуляемся и постараемся не обращать внимания на этот дождь. Буду рада, если составите мне компанию по дороге домой. Как ваша рука? Заживает?

— Да.

— Хорошо, — ответила Элеонора, но ее голос звучал отрешенно, как будто ее мысли были заняты чем-то другим. И Мэри вскоре поняла, чем.

— «Согласие» прибыл вчера, — сказала почтенная женщина. — Не знаю точно, сколько бочек португальской мадеры он привез, но это была отличная партия. Валентайн отложил нам немного на сегодняшний вечер. Ему нравится этот напиток, как и мне. Меня уже воротит от местного сидра. Я сказала, что возьму бутылку-две домой, но совершенно забыла об этом. Пойдемте со мной.

Элеонора вытащила руку из муфты, взяла за руку Мэри и повела ее обратно к дверям склада, где располагались также служебные помещения, — и там был он, Генри Симмонс. Мэри почувствовала, как ее сердце забилось чуть чаще. Генри сидел за большим столом красного дерева, более изысканным, чем даже тот, за которым работал ее отец, с медным ручками и стульями по обеим сторонам. При виде Элеоноры и Мэри он встал, держа в руке перо, а на столе перед ним лежала толстая учетная книга.

— Генри, — сказала Элеонора, — я забыла взять мадеру. По-моему, Валентайн оставил ее для меня в ближайшей кладовой.

Она обернулась к Мэри.

— Я вернусь через минуту. Полагаю, вы знакомы с Генри.

— Да, — ответила Мэри, и Элеонора скрылась за дверью по другую сторону стола.

— Приветствую, — сказал он ей. — В этот дождливый день я и не ожидал такого благословения.

Мэри вскинула бровь в ответ на его заигрывание: в действительности он никак не мог считать ее благословением. Она видела его в третий раз, и одежда на нем была все лучше: сегодня на нем был багровый камзол из мягкой фламандской шерсти. Воротничок и манжеты были девственно чисты.

— Доброго дня, Генри, — церемонно ответила она, но откинула капюшон. Она заметила, что ее голос слегка дрогнул. Он тоже услышал это в коротком предложении?

— Тетя и дядя рассказали мне о ваших несчастьях.

— Моя рука уже заживает. Но благодарю вас.

— Я имел в виду более серьезную напасть.

— Порой Господь считает нужным испытывать нас.

— Это верно. Но тем не менее я вам сочувствую. Я незнаком с Томасом Дирфилдом, но почему-то мне кажется, что без него вам будет лучше.

— Да, жить станет несколько легче, — ответила она и показала правой рукой на левую. — Но это будет не та жизнь, на которую я уповала. И она не будет простой.

— Тяжелый труд приятен Господу. Думаю, он даже ждет этого от нас.

И вновь: утверждение, которое смотрелось бы абсолютно уместно в проповеди преподобного Нортона в материнской церкви, в устах Генри Симмонса звучало особенно кощунственно.

— Вы были в церкви в прошлое воскресенье? — спросила она его.

— Если вы меня не помните, значит, я точно не произвожу желаемого впечатления.

— И какое же впечатление вы хотите производить?

— Здесь, в этом мире? О, человека в высшей степени набожного и праведного, разумеется.

— Но при жизни это никому не может быть известно, верно?

— Верно.

— Вы присоединились к церкви? — спросила она.

— Нет. Но я хотел бы отметить, что ваш муж — уважаемый прихожанин, хотя его отношение к вам меньше всего похоже на христианское милосердие.

— Но вы присоединитесь?

Он кивнул.

— Да. В конце концов, рано или поздно от меня будут ждать этого.

— Но это не причина.

Он положил перо и долго и напряженно думал, прежде чем ответить.

— Нет, — наконец согласился он, — не причина.

— Вы придете в церковь в следующее воскресенье?

— Всенепременно.

— Хорошо.

— Мэри, могу я спросить вас кое о чем?

— Конечно.

— О чем вы молите Господа, когда думаете о вашем прошении к губернаторскому совету?

— Я не упоминаю об этом в своих молитвах.

— Неужели?

— Много лет я молила о ребенке, и у меня нет ни одного. Много месяцев я молилась за здоровье Уильяма Штильмана, и он умер. С самого детства я молилась за живых и мертвых, и…

— И на ваши молитвы ни разу не ответили.

— Это не так, — поправила она его. — Но я принимаю, что у Господа есть свой план для нас, и не в моих силах пытаться изменить его видение. Это не в нашей власти — поэтому с недавних пор я решила, что нет смысла просить об этом.

— Я слышал мнение, что молитва на самом деле не меняет мнение Господа, она, скорее, меняет нас.

— Важно само действие.

— Да, важно само действие.

— Я подумаю над этим.

Он кивнул.

— И вы хотите быть творцом своей судьбы, прося о разводе с Томасом Дирфилдом?

— Так же, как я была им, когда вышла за него замуж. Мы несовершенны, совершаем ошибки. Прилагаем все усилия, чтобы их исправить.

На этот раз, когда он улыбнулся, она видела, что это лишь знак одобрения, и хотя подобное чувство не имело под собой оснований, но радость, которую она ощутила в тот миг, была столь же реальна, как и дождь, барабанящий по крыше склада, или капюшон, упиравшийся ей в затылок.