Зайка - Мона Авад Страница 25

– О боже, это просто потрясающе, – восхищенно вздыхает Кексик. – Я – настоящая фея. Что скажешь?

Но спрашивает она не у меня, а у Жуткой Куклы.

– Мне кажется, будь Роб Валенсия сейчас здесь, он скончался бы на месте. Особенно если ты наденешь это, – она протягивает мне платье с принтом из обезглавленных девочек.

Их головы с высокими, похожими на улей прическами плавают в воздухе рядом с телами.

– Марии-Антуанетты, – говорит она.

* * *

Они ведут меня в гостиную, где Герцогиню и Виньетку кружат на импровизированном танцполе их смазливые партнеры. У них ничего общего с унылыми ботаниками из танцевальной школы. На лицах нет печати заядлых дрочеров. Их рубашки – чистые и выглаженные. И в ледяных глазах нет голодного блеска. Увидев меня, Герцогиня прижимает ладонь к груди, перетянутой тугим корсетом. Виньетка просто усмехается.

– Разве она не прекрасна? – улыбается Кексик.

– Очень прекрасна! – говорят они.

– Саманта, – Герцогиня сжимает мои ладони с таким состраданием, будто я отсталая. – У нас для тебя сюрприз.

Перед моим внутренним взором возникает изящно упакованная коробочка, полная жирных вонючих червей.

– И какой сюрприз?

Они переглядываются и улыбаются.

– Так, ты пока устройся поудобнее, а мы скоро вернемся, договорились?

– Подожди, чт…

– А наши друзья пока что тебя развлекут. Хьюго, Беовульф, Блейк, Ларс, это Саманта. Саманта, – повторяет Герцогиня, но немного громче, так, словно обращается к наполовину глухим или иностранцам, или просто дурачкам.

– Саманта, – повторяют они в жутковатый унисон.

Но с места не двигаются и просто глазеют на меня. Зайки, хихикая, скрываются за дверью.

Какое-то время мы стоим напротив друг друга в полной тишине. Мне кажется, что пол под моими ногами начинает раскачиваться. Кейт Буш все еще поет «Грозовой перевал». Какая же длинная песня. У нас над головами бессмысленно вращается диско-шар. Я делаю несколько крупных глотков пунша и пристальнее вглядываюсь в незнакомцев. Беовульф похож на молодого Марлона Брандо, остальные трое тоже напоминают каких-то актеров не то из фильмов, не то из сериалов, что идут по телеку. На всех – синие костюмы. И все они поглядывают на мою прическу так, словно это вулкан, который вот-вот рванет.

– Так вы все учитесь в Уоррене? – наконец, спрашиваю я, допивая пунш.

Они переглядываются. Один из них, кажется, Ларс, покашливает, даже не пытаясь прикрыться. А затем Беовульф задумчиво произносит:

– Красота твоя тонка и замысловата, точно строчка, выведенная рукою Пруста.

Я не выдерживаю и смеюсь, но Беовульф не шутит, он чертовски серьезен. И даже салютует мне напоследок пластиковым стаканчиком с пуншем. И еще на нем перчатки из черной кожи.

– Мелани Шинглер рядом с тобой портовая проститутка, – говорит парень, стоящий рядом с ним, Блейк вроде бы, – страшная, носатая, да и краситься не умеет. Прежде я этого не замечал, потому что был идиотом, но с тех пор я сильно изменился.

А затем и он салютует мне, даже слишком торжественно и высокопарно. Теперь я замечаю, что на нем тоже черные кожаные перчатки. Как и на всех остальных.

В этот же миг сверху неожиданно доносятся крики.

– Боже, что это было?

– Саманта, – перебивает Беовульф, – Саманта. Расскажи нам что-нибудь о себе.

– Да, расскажи нам все, Саманта.

– Саманта, мы очень хотим послушать.

– Саманта, – Блейк сжимает мои руки в своих. – Мы умираем от любопытства.

Выглядит он так, словно и правда умирает. Хотя, может, просто пьян. Сверху доносятся новые вопли.

– Ребят, вы слышите? – спрашиваю я.

Они переглядываются. По их смазливым мордашкам пробегает неподдельное недоумение.

– Что слышим?

– Да эти крики, вы слышите их?!

– Я не слышу и не вижу ничего, кроме твоей красоты, Саманта, – говорит Беовульф, касаясь моего лица.

Его пальцы в черной коже ласкают мою щеку так, словно это хрупкий нежный зверек.

И тут неожиданно свет гаснет. А затем снова включается. Я слышу шорох. Грохот. А затем наступает тишина. С лестницы доносится быстрый стук каблучков. Беовульф отдергивает руку, а Блейк сминает свой пластиковый стаканчик.

Они выходят из боковой двери и заполняют комнату, точно стайка птичек из пастельной тафты.

– Привет, подружка, – щебечут они.

Странно, вид у них страшно потрепанный. Кошачьи ушки Жуткой Куклы висят набекрень, и она цепляется за руку Кексика так, словно они не в гостиную вошли, а в чащу леса. Перчатки Кексика заляпаны чем-то темным, а ее кожа так упоительно лоснится, словно она только что мастурбировала.

– Девочки, а где вы были?

Виньетка набирает пригоршню чипсов, подносит ко рту и громко хрустит. Смотрит на меня прелестными глазами, взглядом, отсылающим на все четыре стороны.

– Сюрприз!

– Мы пока не можем тебе сказать, – поясняет Кексик тоном переводчицы.

– Мне показалось, я слышала крики.

– Это была я, – говорит Жуткая Кукла. – Иногда на меня находит, и я кричу.

Я наблюдаю за тем, как она подливает пунш – сначала мне, потом и себе.

– У меня что-то вроде… психического расстройства.

Вид у них какой-то беспокойный. Возбужденный. Я замечаю, что они то и дело оглядываются на входную дверь.

– Так, что тут происходит? – не выдерживаю я.

– Ничего, ничего, – говорит Кексик, нервно потирая запястье, перетянутое корсажем так, что костяшки кажутся совсем белыми.

Ее взгляд прикован к двери. И тут раздается короткий стук.

Они переглядываются.

– Ты открой, Саманта, – наконец велит Герцогиня. – Мне кажется, к тебе пришел гость.

И смотрит на меня так, словно я – больной ребенок, о котором она, увы, обязана заботиться и которому только что купила самый огромный леденец в его жизни.

– Так, идем, – говорит она. – Идем, я пойду с тобой.

С этими словами она поднимается и с улыбкой протягивает мне руку. Она еще никогда не смотрела на меня таким добрым и располагающим взглядом. На минуту она напоминает мне Аву.

Я берусь за протянутую руку – ее холодные пальцы выскальзывают из моей ладони, точно галька, которую пускают по водяной глади.

Мы подходим к двери.

– Ну же, открой, – говорит она, кивая на дверь так, словно на пороге меня ждет подарок.

– Что происходит?

– Саманта, просто открой дверь. Просто доверься нам, ладно? – спрашивает герцогиня, и выражение ее лица словно намекает мне, что пора бы уже научиться нам доверять.