Беззвездное море - Эрин Моргенштерн Страница 25

Он не помнит этого сюртука, на котором было множество пуговиц. А сюртук, если сюртуки помнят такие вещи, вот он бы его вспомнил, но сюртук, когда они встретятся снова, будет принадлежать кому-то еще.

В ясные дни воспоминания сосредотачиваются в мозгу россыпью слов и картинок. Его имя. Ночное небо. Комната с красными бархатными портьерами. Дверь. Его отец. Книги, сотни и тысячи книг. Какая-то книга в ее руке. Ее глаза. Ее волосы. Кончики ее пальцев.

Но основные воспоминания – это истории. Кусочки историй. Слепые странники, несчастные влюбленные. Великие путешественники и спрятанные сокровища. Безумные короли и зловещие колдуньи.

То, что он видел своими глазами, слышал своими ушами, путается с рассказами, которые он читал своими глазами и своими ушами слышал. Здесь их не расплести.

Ясные дни выпадают нечасто. Ясные ночи.

Нет способа распознать разницу здесь, в глубине.

Ночь или день. Факт или фикция. Реальность или плод воображения.

Порой он чувствует, что потерял свою собственную историю. Выпал из ее страниц и приземлился здесь, между, но это не так. Он застрял в своей истории. Он не может покинуть ее, как бы ни старался.

Потерянный во времени человек идет по берегу моря и не поднимает глаз, чтобы не видеть, что звезд нет. Он бредет по пустынным городам, костяным и медовым, по улицам, где когда-то гремела музыка, звучал смех. В покинутых храмах зажигает свечи забытым богам, касается пальцами окаменелых, непринятых приношений. Проводит ночи в кроватях, в которых сотни лет уже никто снов не видел, и спит глубоко, и сны его столь же непостижимы, как бодрствование.

Поначалу пчелы за ним наблюдали. Летели за ним, пока он шел, реяли над ним, пока спал. Они думали, может быть, он кто-то другой.

А он всего лишь мальчик. Мужчина. Ну, что-то между.

Теперь пчелы не обращают на него внимания. Занимаются себе своими делами. Они решили, что заплутавший, запутавшийся человек – не повод для беспокойства. Что ж, даже пчелы порой ошибаются.

Закери Эзра Роулинс ждет на морозе так долго, что решается позвонить в дверь Клуба коллекционеров второй раз. Палец его от холода совершенно одеревенел, и в том, что позвонить ему удалось, можно не сомневаться потому только, что внутри здания слышен приглушенный звонок.

После того наконец за дверью происходит какое-то движение.

Щелкают многочисленные замки.

Дверь приоткрывается, металлическая цепочка держит ее на привязи, но из зазора на него смотрит невысокого роста молодая особа. Она моложе, чем Закери, но не настолько, чтобы назвать ее девочкой, и кого-то ему напоминает, видимо, у нее такое лицо, из тех, которые вечно кого-то напоминают. Взирает она на него уныло и настороженно. Похоже, даже в таинственных закрытых организациях водятся подручные, увязшие в осточертевших им вахтах.

– Я могу вам помочь? – спрашивает она.

– Я… я должен вернуть вот это в архив, – Закери наполовину вытягивает из кармана пальто “Век сказаний, или Красоту мифологии”. Женщина смотрит на книгу, но не просит ее показать. Спрашивает она об ином.

– Ваше имя?

Такого вопроса Закери не ожидал.

– Разве это имеет значение? – пытается он сымитировать Дориана и с надеждой, что это выйдет естественно, словно бы ненароком распахивает пальто, выставив напоказ серебряный меч.

Женщина хмурится.

– Вы можете отдать это мне, – говорит она. – Я прослежу за тем, чтобы.

– Алекс послал меня, – перебивает ее Закери.

Выражение лица у нее меняется. Уныния как не бывало, включается настороженность.

– Одну минуту, – произносит она.

Дверь захлопывается, и Закери начинает было паниковать, но тут же понимает, что это она цепочку отстегивает. Почти сразу же дверь открывается.

Женщина впускает его в маленькую переднюю со стенами из матового стекла, не позволяющего видеть, что там за ним. Напротив еще одна дверь, тоже в основном матовая. Такой двойной вход, сдается ему, устроен скорее для устрашения пришедших, чем ради безопасности тех, кто внутри.

Заперев входную дверь на все замки и цепочки, женщина торопливо переходит к двери из матового стекла. Она в длинном синем платье, простом и старомодном, похожем на рясу, с закрытым воротом и двумя большими карманами. На шее у нее серебряная цепочка, а на цепочке – меч, несколько другого образца, чем тот, что на Закери, тоньше и короче, но, в общем, почти такой же.

– Прошу, – говорит она, распахивая матовую дверь.

Надо мне притворяться, что я здесь бывал, или нет? Вот о чем следовало спросить Дориана. Закери догадывается, что ответ был бы “да”, учитывая, что он должен убедить провожатую, что он знает, как пройти к выходу, но тогда следует не озираться с любопытством по сторонам, а это трудно.

Холл, с высоким потолком и белыми стенами, от передней до лестницы в глубине ярко освещен шеренгой хрустальных люстр. Лестница покрыта темно-синим ковром, который ниспадает, как водопад, а неравномерное освещение делает его на вид еще более текучим.

Но на что Закери просто не в силах не пялиться, так это на дверные ручки, висящие по обеим сторонам холла.

На белых лентах подвешены на разной высоте дверные ручки из меди, дверные ручки из хрусталя, дверные ручки резной слоновой кости. Некоторые проржавели до такой степени, что даже ленты, на которых они висят, в пятнах. Другие покрыты серо-зеленой патиной. Частью они висят так высоко, что приходится задрать голову, частью – едва не касаясь пола. Некоторые разбиты. Некоторые со щитками, другие без, только шарик или рукоятка. Но все разлучены со своими дверями.

У каждой дверной ручки имеется этикетка, прямоугольник бумаги на бечевке, напоминающий, на взгляд Закери, те, что привязывают в морге к большим пальцам покойников. Он замедляет шаг, чтобы разглядеть их получше. Угадываются названия городов и цифры – возможно, градусы широты и долготы. Внизу каждой подписи – дата.

Они идут к лестнице, своим продвижением тревожа воздух вокруг лент, что заставляет ручки легонько покачиваться, ударяясь о соседние со скорбным глухим звоном. Их там сотни, если не тысячи.

Закери и сопровождающая молча поднимаются по лестнице-водопаду. Дверные ручки эхом волнуются позади.

На полдороге лестница разделяется полукружьями надвое, и женщина выбирает правое полукружье. Самая крупная люстра висит ровно по центру проема, лампочек не видно за хрусталем.

Оба полукружья ведут еще в один холл, верхнего этажа, с потолком пониже и без дверных ручек на лентах. В него выходят двери, каждая выкрашена в глухой черный цвет и являет собой резкий контраст сияющей белизне стен. Каждая дверь пронумерована, по центру ее медная цифра. Пока они идут мимо, можно заметить, что цифры все малые и не по порядку. За дверью под номером шесть следует вторая, потом – одиннадцатая.