Покажи мне дорогу в ад. Рассказы и повести - Игорь Шестков Страница 25

— Фермопилы, Сэр Ланселот, Титания, бригантина Юнона, фрегат Паллада. А этот глупый крейсер, — как бы извиняясь, добавил Николай Петрович, — мне пришлось сделать, чтобы допустили к участию в конкурсе.

— А как же самолеты? Ревновать не будут?

— Этого добра и на работе выше крыши. Всю жизнь мечтал прокатиться на паруснике. Но удалось пока только на Голландце по Клязьме несколько раз пройти. Однажды даже спинакер выпускали. Красота.

Тут Беспалов запел скрипучим баритоном популярную тогда песню.

— В флибустьерском, дальнем синем море, бригантина поднимает паруса.

Я подпел, покрякал уважительно, потрогал снасти и ушел к себе. От всех этих парусников пахнуло чем-то фальшивым. А «Бригантина» написана в 1937 году!

Мне показалось, что чайные клиперы, фрегаты и авроры — это второе дно Беспалова, существующее только для того, чтобы лучше спрятать от всех и от самого себя — третье или четвертое или энное, настоящее дно этого неприятного человека. Какие чудовища там обитали? Какие страсти-мордасти пришлось прикрывать алыми парусами?

С Алинкой я тоже несколько раз перекинулся парой слов. Вовсе она не дурочка, не святая, не юродивая! Ну да, глазки слегка косят, отчего она только интереснее кажется, ходит чуток на цыпочках, коленки тоненьких длинных ножек как будто друг к другу приклеены. На школьном синем пиджачке — дюжина значков неправильной группкой. Города. Несколько значков и на жилетке. Суздаль с куполами. Киржач с совой. Псков с Довмонтовой башней. Нормальная московская девчушка. Белокурая. Задумчивая. Но не печальная. Кокетливая даже. Что-то было в ней от чудесных пастушек гопи, беззаботных богинь-милашек, спутниц Кришны.

Вначале я Подливанной не поверил. Подумал — врет, подлюга. Кабина в крови?

Хотел было подняться к Беспаловым, потом раздумал. Припрусь без приглашения? И что я им скажу? По плечу похлопаю?

Через несколько дней после разговора с Подливанной я пошел на отчетно-перевыборное собрание нашего жилищно-строительного кооператива «Ясень». Ненавижу пустую, бессмысленную говорильню! Но пойти надо было — хлопотал тогда о телефоне, нужна была подпись председателя на ходатайстве. Надоело на улицу в мороз бегать.

Собрались все в правлении. Тяжелое это испытание — советские люди в массе. Мучение — и для слуха и для носа и для глаз. А особенно для здравого смысла.

Первым, неожиданно для всех, взял слово участковый милиционер Сидорчук. Он читал по бумажке.

— Преступление совершено 28 мая текущего года в лифте подъезда номер три, около двух часов дня. Три школьника, личности которых еще выясняются, заманили потерпевшую, Беспалову Алину, пятнадцати лет, страдающую детским церебральным параличом, под предлогом, что покажут ей значки, в подъезд, затащили в лифт, остановились между восьмым и девятым этажом и изнасиловали. Крики Беспаловой услышаны не были. После совершения преступления подозреваемые пригрозили убить потерпевшую, если та расскажет обо всем дома, и разбежались кто куда. Беспалова пришла домой плачущая, расхристанная, в крови. Мать потерпевшей вызвала скорую помощь. Потерпевшую положили в больницу на обследование. Проводятся следственные действия и оперативно-розыскные мероприятия, направленные на детальное установление обстоятельств совершенного преступления.

На тут же посыпавшиеся на него вопросы взволнованных пайщиц нашего кооператива Сидорчук отвечать отказался, но попросил присутствующих помочь следствию.

— А если у вас есть что сообщить по делу, передавайте мне в письменной форме.

Тут поднялась со своего места тихо и смирно до сих пор сидевшая мать Митеньки Горлова, одного из неназванных Сидорчуком малолетних преступников, Милена Карловна, полная дама сорока пяти примерно лет, страдающая астмой. Горлова начала было говорить, но задохнулась, схватилась за сердце, продолжила, но поперхнулась на первом же слове, закашлялась, стала пунцовой.

— Мой Митенька кха-кха ни в чем не виноват, вы все его знаете, он мухи не обидит, если бы он кха-кха тронул несчастную девочку, я сама бы отвела его в милицию и в колонию отправила! И всю жизнь бы стыдилась. Он говорит, все было не так. И я ему верю. И не позволю тут моего ребенка шельмовать! Не позволю! Кха-кха-кха. И значков никаких у него никогда не было. Митенька марки собирает. С животными.

Какой-то грузный мужчина атлетического сложения пробасил: «Кааанечно, она сама себя изнасиловала, а Митенька — ангел божий. Марки собирает с сусликами и дикобразами. В колонию его надо, к петухам на насест, пусть там жизнь узнает».

Горлова в ответ на эту реплику так зашлась в кашле, что чуть не умерла.

Участковый Сидорчук скорчил зверское лицо, гневно посмотрел на грузного мужчину и проговорил: «Попрошу тут без мнениев и комментариев! Сказал же, личности преступников выясняются! Предложения и пожелания — в письменной форме».

Отбрив так атлета, Сидорчук собирался с достоинством покинуть собрание. Направился к выходу. Но по дороге неловко зацепился ногой за ножку алюминиевого стула и чуть не растянулся. Заскакал растопыренной жабой, уронил фуражку и бумаги. Пайщики дружно заржали.

Эстафету переняла мать Игорька, энергичная Софья Павловна Аскольдова, породистая горбоносая красавица в строгом бежевом костюме и с небрежно наброшенной на высокие декадентские плечи пестрой итальянской шалью. Аскольдова медленно отчеканила:

— Милена Карловна права. Митенька еще ребенок. И мой сынок тоже. Игорь на такое злодеяние не способен. Он сознательный школьник — отличник, староста класса. Участвует в выпуске школьной газеты «Юный ленинец». Написал статью о зверствах израильской военщины на оккупированных палестинских территориях. Не трогал он эту Беспалову. Он еще с морскими свинками играет. Кто-то другой над Беспаловой надрутался, а на наших мальчиков валят все. И у него никаких значков нет, кроме пионерского.

Бас-атлет и тут не удержался:

— Ну вот, еще один агнус деи. Юный ленинец он, ути-ути-люшенки. Со свинками играет и о зверствах израильской военщины пишет. Писатель. Знаю я этих юных ленинцев. В колонию его надо отправить, на опетушение!

Народ загоготал, а Аскольдова метнула в атлета злобный и презрительный взгляд. Как дискобол — огненный диск. Горлова задышала еще тяжелее. На ее рыхлом лице появились, как звезды на вечернем небе, бусинки пота.

Как-то само собой подумалось, что теперь самое время выступить с адвокатской речью перед кооперативными присяжными и матери Павлика, Нине Левинсон. Я поискал ее глазами в толпе и не нашел. Не было ее в зале, потому что после посещения милиции и разговора со следователем, в котором она получила ужасно возмутившее ее предложение, Ниночка так расстроилась, что загремела в Белые Столбы. А отец Павлика, доцент, кандидат химических наук Борис Левинсон, половину жизни проводящий в командировках в Пермскую область, общие собрания нашего кооператива не посещал принципиально, брезговал.

Кстати, через несколько лет Левинсону эту его брезгливость припомнили. У нас ничего не забывают. К тому времени он уже с Ниночкой развелся, сына отправил жить к каким-то родственникам, а сам женился на оптимистке Юльке Млажиной, личной секретарше директора Губахинского химкомбината, Мордашина. Млажина привезла с собой в квартиру доцента двоих писклявых избалованных детей. Доцент тут же захотел расширить свою жилплощадь и подал заявление на освободившуюся из-за отъезда на историческую родину семьи Гузманов трехкомнатную квартиру. А его поставили в конец очереди из тридцати семей. Несмотря на взятку в тысячу рублей, которую он самолично дал бухгалтерше Рубахиной, толстой и вредной женщине с дурным запахом изо рта и черным глазом. Рубахина деньги спрятала в лифчик, но на доцента посмотрела неприязненно, прищурилась как-то по-лисьи и кольнула: «Что же вы, уезжать стало быть, не собираетесь в Телявив, дорогой наш товарищ Лявисон? А мы уж тут думали-гадали, кого в вашу двухкомнатную пустить. Все ваши уже там. А тысяча уже не деньги. Четыре батона купить можно».