Акушер-Ха! - Татьяна Соломатина Страница 25

И бродит, и ходит, и воет. Но не по-настоящему. Видно, что для неё это — спектакль. Её маленькое представление. Но она настолько в роли, что Станиславский верит раз и навсегда!

А-а-а-а… О-о-о… У-у-у… Э-э-э… Ой, ромалы!

— А поедемте-ка к цыганам, Пётр Александрович!

— Пошто, душа моя, Татьяна Юрьевна, ехать, когда табор сам к нам пожаловал!

— Вы правы, душенька Пётр свет Александрович, выйду-ка я в приём, негоже заставлять ждать столь почтенную публику!

— А и правда, сходите, голубушка моя разлюбезная Татьяна Юрьевна! Любушка Светлана Ивановна, а нет ли у нас, вселенскую мать нашу, бубна где заначенного, по голове нашей роженице — как зовут?

— Мария, дядя.

— …Марии нашей по голове настучать!

А-а-а-а… О-о-о… У-у-у… Э-э-э…

А в приёме ромалы.

— Ой, доктор, чтобы у Машки всё хорошо, так у вас тут из кранов шампанское будет литься и всех золотом увешаю. — Это барон. Машка — его дочь.

— Да оставьте себе ваше шампанское. Вы нам лучше лекарства купите из списка. Вашей Маше не сгодится — другому кому.

И не будет ни шампанского, ни лекарств — уж поверьте! Дырка от бубна будет.

А-а-а-а-а-а-а!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

Машенька в родзале. Рожает как кошка. Или — коза. Как коза. Я видала на Волге. Лет в семь. Очень удивилась. Из козы что-то вылезло. Перламутровое. А бабка говорит: «Рубашку надо вскрыть, чтобы не задохнулся!»

«Рубашка» — это околоплодный пузырь. Помните? — в «рубашке» родился. В околоплодном пузыре. Я в околоплодном пузыре родилась. Мать рассказывала, акушерка очень удивлялась. «Впервые вижу, — сказала матери, — чтобы не цыганка в «рубашке» родила. Счастливая у тебя дочь будет». Не наврала. Я счастливая. А уж акушерка, которая меня принимала, куда больше цыганок, чем я, видала. Четвёртый родильный дом. Я на Пересыпи родилась. Родители в Одессу на лето поехали. Тогда — только на лето. А у родни дом был в Усатове. Там тоже цыган много.

Машенька родила. В «рубашке». Это видеть надо — человеческий детёныш, чай, побольше козлёнка! Во время потуги в половую щель надувается… перламутровый пузырь. Круто.

Младенец когда в смазке — это не «рубашка», это он слегка (или у кого как) недоношенный. Это вам акушерки врут, чтобы успокоить. «Рубашка» — это околоплодный пузырь.

Родила. Естественно — ни разрыва, ни царапинки. Через полчаса уже сидит на каталке, как горный орёл, и хохочет. Ты просишь, чтобы ей кто-то дал по голове пузырём со льдом. А она тебе так лукаво:

— Тётя! Отпусти! Всё равно убегу!

Знаем мы про их цыганские обычаи. Вам не буду рассказывать.

Знаю, что убежит. Вздыхаю.

— Сколько классов закончила, Машенька?

— Три! — Очень гордо. Очень.

— Ну, пиши, Машенька.

— Чего писать? — Старательно держит ручку.

— Пиши: «Я, такая-то такая-то, прошу отпустить меня домой. О последствиях предупреждена. Ребёнка обязуюсь забрать». Написала? Покажи.

Беру листок бумаги. На нём — корявым детским почерком написано:

«Я такая-та такая-та пршу отпститЬ мню а паслетствиях пердупержена рибёнка бязуюс брат»

— Машенька, что же ты написала, мать твою так-растак?!

— Что ты прадиктавала, то я и написала!

— Переписывай ещё раз. — Вздыхаю. Диктую. — Я, Мария Иванова, прошу… — И так далее.

Заберёт Машенька ребёнка. Цыгане детей забирают. Или барон заберёт. Или муж. Муж придёт в дублёнке и тёплых сапогах с выводком детей. Девочки будут с непокрытой головой и в сандалиях. И в дублёнках. А потом придут ещё раз — через год, или через три, или через десять-четырнадцать лет — взять справку о рождении. Потому что паспорт, менты, учёба, закосить от армии. И будем мы идти в архив и статотдел. И получать в кабинете главврача за «грехи» другого лекаря. Как кто-то сейчас — за мои. И будут цыгане мучительно вспоминать, когда рожали. На Пасху? На Рождество? А, нет. Тогда, кажется, жарко было. И будут обещать золотые горы и уходить не попрощавшись. И будут тащить тебе бутылку ликёра «Моцарт» и нарочито-театрально благодарить. По-всякому. Они же разные — цыгане. Они своими гордятся. Они, где рожают, не воруют. Но и не…

Машеньке, к слову, четырнадцать лет. Роды — вторые. Тётя добрая. Она тётю подкараулит под приёмом, втихаря от родных, и лукаво-благодарно так спросит:

— А хочешь, я тебе юбку подарю или маковой соломки принесу?!

— Иди в жопу, Машенька, — ответит добрая злая тётя, бредущая с дежурства.

— А хочешь шишек, Татьяна Юрьевна?! — Во как!

Эх, Машенька. Хочу шишек. И мира во всём мире. И чтобы четырнадцатилетние не рожали ни во второй, ни в первый раз. Потому что в двадцать шесть ты будешь старухой, не помнящей, сколько тебе. Как та соплеменница, которой мы удалили матку. И она тоже сбежала. На вторые сутки. Чуть не умерла. Белая бы умерла. Много чего хочу, Машенька. Хочу, чтобы наркотой твои собратья не торговали, чтобы арабы не убивали евреев и наоборот. Имение хочу на Волге и чтобы русскую прабабку мою с тремя малолетними русскими отпрысками на глазах у русского прадеда не расстреливали русские. Сейчас, может, и героина внутривенно хочу, но не буду.

— Давай свои шишки, Машенька! Доктор, родившийся в «рубашке», покурит за твоё здоровье трубку мира. Машенька, ты довольна?

Кто там следующий? Не учительница химии часом?..