Дочери принцессы - Джин П. Сэссон Страница 25

Карим не мог поверить своим глазам! Его жена смеялась от радости при виде мертвого тела! Он пробрался сквозь толпу и схватил меня за запястья, оттаскивая в сторону.

– Султана! Ты что, совсем свихнулась?

Сара поспешно объяснила, что со мной, и сердитый взгляд Карима подобрел. Смутившись, он был вынужден рассказать о страшном ночном кошмаре, который когда-то описал мне.

Атмосфера быстро накалялась. В толпе прокатился ропот, и в мою сторону уже бросали угрожающие взгляды, поскольку тут же стояли жены погибших мужчин, до сознания которых постепенно доходило, что я, как гиена, хохотала над смертью их мужей.

Мы поспешили скрыться с места происшествия, и Асаду пришлось сказать охране о том, кто мы такие. Под их пристальным вниманием Асад, сказав, что он из королевской семьи, выплатил каждой из пострадавших семей компенсацию в сумме 3000 саудовских риалов. Он также быстро объяснил людям о моем страхе из-за сна Карима и успокоил разгневанную толпу.

После того, как нам удалось избежать скандала, моя семья разразилась нервным смехом. Позже, когда со временем стыд за мое поведение притупился, воспоминание об этом эпизоде не единожды смешило нас.

* * *

Ритуалы первого дня хаджжа закончились.

Мы вернулись в свой дворец в Джидде, расположенный на побережье Красного моря. Во время поездки, желая освободиться от воспоминаний о раздавленных людях, каждый из нас подробно поделился своими впечатлениями. Только Амани была необычно молчаливой и отрешенной.

Про себя я подумала, что в поведении моей младшей дочери было что-то удручающее.

Меня не оставляло чувство надвигающегося рока. Вернувшись домой, я не давала Кариму прохода и, поскольку не могла сосредоточиться и сформулировать то, что угнетало меня и не давало покоя, неотступно следовала за ним. Из холла вместе с ним я прошла в нашу спальню, а оттуда на балкон, затем снова в спальню и в библиотеку. Наши настроения разделяла пропасть. Раздраженно посмотрев на меня, Карим наконец не выдержал:

– Султана, что я могу сделать для тебя? Не будучи уверенной в том, что меня мучило, я с трудом могла выразить свои мысли.

– Ты сегодня не обратил внимания на Амани? – спросила я. – Она беспокоит меня. Я чувствую, что нашу дочь что-то гнетет. Мне не нравится ее настроение.

Усталым тоном мой муж настоятельно попросил меня:

– Султана, перестань видеть опасность там, где ее нет. Она участвует в хаджже. Ты что, не веришь, что паломники могут быть погружены в какие-то раздумья? – он помешкал, а потом зловредным тоном добавил: – Отличные от твоих, Султана.

Карим замолчал, потом посмотрел на меня таким уничтожающим взглядом, который яснее слов сказал мне о его желании побыть одному.

Раздосадованная, я оставила Карима в библиотеке и пошла искать Маху. Но она уже ушла к себе и теперь спала. Абдуллы тоже поблизости не было. Он ушел к тете Саре на ее виллу. Я почувствовала себя ужасно одинокой в этом мире.

С момента нашего участия в первом ритуале дня настроение Амани что-то мне напоминало. Теперь же мне стало ясно, что это безумие Лаван с холодным ожесточением взглянуло на меня глазами Амани.

Я про себя подумала, что Амани собирается идти путем своей кузины Лаван!

Будучи подростком, Лаван, первая кузина Карима со стороны отца, посещала школу в Женеве в Швейцарии. Это решение ее родителей оказалось печальной ошибкой. Находясь в Женеве, Лаван опозорила своих родных тем, что имела отношения с несколькими молодыми людьми. Кроме половой связи, Лаван была также уличена в применении кокаина. Однажды вечером, когда она тайком выходила из своей комнаты, ее поймала директриса, которая немедленно позвонила отцу в Саудовскую Аравию и потребовала, чтобы тот приехал и забрал свое непутевое дитя. Когда в семье стало известно о поведении дочери, отец Лаван вылетел в Женеву, прихватив с собой двух братьев. Девочку поместили в один из наркологических реабилитационных центров. Через шесть месяцев, когда лечение подошло к концу, ее доставили в Саудовскую Аравию. Семейство, вне себя от пережитого позора и гнева, решило в качестве наказания запереть Лаван в небольшом помещении их дома и оставить там до тех пор, пока она до конца не прочувствует свою вину и не поймет, какое оскорбление нанесла мусульманскому образу жизни.

Когда я услышала о приговоре, то сразу же вспомнила Самиру, лучшую подругу моей сестры Тахани. Самира была умной и красивой молодой женщиной, когда много лет назад потеряла свободу и была приговорена к заключению в «женскую комнату». И если Лаван в один прекрасный день было суждено снова обрести свободу, то Самиру освободить из заточения могла только смерть.

Вопреки ожиданию, я считала, что Лаван крупно повезло, потому что отец ее не был бесчувственным деспотом, способным приговорить свою дочь к пожизненному заключению или к побитию камнями. И я вместо страстного гнева ощутила грустное облегчение.

Как счастлив человек, лишенный воспоминаний, потому что зачастую память жертвы придает ей черты ее угнетателя! Потрясенная, я прислушивалась к тому, как мужчины моей семьи требовали исполнения закона послушания, говоря, что мир и спокойствие в нашем консервативном обществе зиждятся на абсолютном подчинении детей родителям и жен мужьям. Без такого послушания балом правила бы анархия. Мужчины в нашей семье были твердо уверены в том, что Лаван понесла справедливое наказание.

Я неоднократно посещала семью Лаван и с неподдельным сочувствием выслушивала печальные излияния ее матери и сестер. Часто женщины через запертую дверь общались с Лаван, которая молила о прощении и просила мать освободить ее.

Сара и я тайком переправляли ей подбадривающие записки, советуя кузине прибегнуть к мудрой политике молчания, заняться чтением книг, играть в игры, что подсовывали ей через небольшое отверстие в двери, служившее для передачи еды, а также для удаления экскрементов. Но Лаван не прельщали тихие занятия.

После нескольких педель заточения Лаван обратилась к Богу и начала молиться. Она говорила родителям, что поняла всю неправедность своих действий, и клялась, что никогда больше не совершит ни единого проступка.

Проникшись к своему ребенку состраданием, мать Лаван стала осаждать мужа, умоляя освободить дочь. Она говорила, что уверена в том, что Лаван вернется к благочестивой жизни.

Отец Лаван заподозрил дочь в обмане, поскольку он сказал ей, что заключение ее закончится тогда, когда мысли ее снова обратятся к праведной жизни истинной мусульманки.

На протяжении долгого времени Лаван молилась не переставая, прерываясь лишь на короткий сон. Она даже не отзывалась на наши обеспокоенные голоса. Я без труда смогла попять, что у нее начались видения, поскольку в своих молитвах Лаван обращалась к Аллаху на равных, кричала, что будет представлять его на земле, учить его последователей новому кодексу морали, который известен только ей, Лаван. После очередного визита, когда мать Лаван и я услышали, как она радуется, как безумная, в заточении своей комнаты, я сказала Кариму, что, по моему твердому убеждению, Лаван сошла с ума.