Я сижу на берегу - Рубен Давид Гонсалес Гальего Страница 25

– Ты мог бы ложиться в кровать, потом, подождав, когда все заснут, выползать в коридор, а под утро возвращаться.

– Но рассказывать, почему я так поступаю, было бы нельзя, так?

– Так.

– Тогда я потихоньку начал бы сходить с ума от боли и недосыпа. Это все закончилось бы дурдомом. Мне пришлось бы ссориться с учителями.

– Безусловно. Я ссорился с учителями и попал в дурдом. Мы с тобой – злые люди, разница только в том, что я это признаю, а ты – нет.

Миша опять прав. Я думаю.

– Хорошо, Миша, но если копнуть еще глубже, то там, в глубине, мы с тобой такие же добрые, как и все.

У Миши тоже нет выбора. Единственный собеседник, с которым он может поговорить нормально – я. Он может спорить со мной на любом уровне.

– Давай глубже, – кивает Миша.

– Тогда, в детдоме, помнишь, когда душили кошку?

– Не помню. У тебя, Рубен, поразительная возможность помнить ничего не значащие вещи.

– Все играли в карты, пара на пару. Проигравшая пара должна была душить кошку.

– Допустим, что–то такое было. Что из этого?

– Ты отказался играть.

– Что из этого следует?

– Что в глубине души ты добрый, такой же, как и все.

– Рубен, объясни мне, доброму, зачем душить кошку? Какой в этом смысл?

– Не знаю, но они все же сели играть. Значит, они были злые.

– Они были идиоты. Твой пример доказывает только то, что на свете есть люди глупее Рубена. Ни к добру, ни к злу этот факт не имеет никакого отношения.

– Зачем ты спасал кошку?

– Я никогда в жизни не спасал никаких кошек. Я безразличен к кошкам.

– Но я помню. Кошка кричала, ее пытались повесить, а ты ее спас.

– Я спас кошку? Рубен, даже если бы я и захотел ее спасать, как бы я это сделал?

– Ты сказал Сереге, что хотел бы посмотреть, как они душили бы тигра.

Миша вспоминает.

– Было дело.

– Серега засмеялся. А ты знал, что если Серега засмеялся – это все. Сначала надо было задушить Серегу. Против Сереги никто не попрет. Пока они беседовали с Серегой, кошка убежала. Все сходится. Ты спас кошку, потому что ты добрый.

– Вспомнил, – голос Миши чуть дрожит, – все было не так. Они хотели повесить кошку, потом сжечь ее на костре. А мне нужны были сигареты. Кошка кричала, потом ее стали бы сжигать, пошел бы запах паленой шерсти. Короче, их повинтили бы в пять минут, а следы от когтей у них на коже, костер – неопровержимые улики. Потом вызвали бы милицию. Из–за дурацкой кошки мог сорваться мой план. Еще мне стало их жалко. Им в личное дело записали бы жестокое обращение с животными, а это хуже всего. Жестокое обращение с животными – это хуже, чем курение, хуже, чем водка.

– Тогда я прав. Основная причина, по которой ты спас кошку, – твоя доброта по отношению к парням, которые ее собирались вешать. Значит, ты добрый.

– Нет. Основная причина, по которой я спас кошку, это здравый смысл. Мне нужны были сигареты. Кого бы я послал в магазин? К тому же я не люблю кошачий крик. Я всего лишь поступал разумно.

– Нет, Миша. На поверхности ты злой, я знаю, потому что ты инвалид. Тут ты прав. Но внутри ты добрый.

– Что мы имеем в итоге? – Миша говорит абсолютно спокойно, хотя заметно, что болит у него все сильнее. – В итоге ты делаешь вывод, что я всем улыбаюсь, чтобы показать, что я добрый, а на самом деле я злой, но в глубине души я все же добрый? Ты это хотел сказать?

– Приблизительно.

– Тогда сформулируй точно.

– Не смогу. Точнее у меня не выйдет, и ты это знаешь. Требовать от дурака точности мысли – жестоко.

Миша молчит. Он замолкает надолго. Или у него заболело еще сильнее, или он на самом деле решил, что добиться от меня точной мысли невозможно.

Ночью, когда я уже засыпаю, Миша внезапно говорит:

– Знаешь, что я думаю, Рубен? Если копнуть совсем глубоко, глубже, чем сможем понять мы с тобой, то все люди на свете добрые. Там, внутри, все добрые: и ты, и я, и нянечки, и врачи, и психохроники. Но нам от этого никакого проку нет.

Я молчу. Миша и не ждет от меня слов. Он знает, что он прав. Мы все – добрые люди, но проку от этого на самом деле никакого.