В стенах города - Джорджо Бассани Страница 24

Осень 1946 года. Война уже позади. Все же первое впечатление от похоронного кортежа, в тот момент входившего на площадь Чертозы, было таким, будто вновь настали май и июнь прошлого года, горячие дни Освобождения. Сердце неожиданно дрогнуло, будто услышав вновь призыв участвовать в очередном из коллективных очищений совести, столь частых в то время, с помощью которых старое, отягощенное виной общество отчаянно пыталось обновить себя. Едва отметив лес красных флагов позади гроба вперемежку с десятками плакатов с надписями «Вечная память Клелии Тротти», или «Слава Клелии Тротти, мученице-социалистке», или же «Да здравствует Клелия Тротти, героический вождь рабочего класса» в руках бородатых партизан и в особенности отсутствие перед катафалком первого класса священнослужителей, взгляд обгонял кортеж, устремляясь к цели его следования — могиле, выкопанной точно напротив фасада церкви Сан-Кристофоро. То есть за пределами собственно кладбища, в неосвященной земле, где, кроме одного английского протестанта, умершего от малярии в 1917 году, уже больше пятидесяти лет никого не хоронили.

Впрочем, вернувшись к похоронному кортежу, который теперь всего несколько десятков метров отделяли от готовой к приему гроба скромной, без намека на религиозную принадлежность могилы (а люди продолжали прибывать с улицы Борсо, казалось, не было им конца), всякий сколько-нибудь наметанный взгляд по множеству мелких деталей с легкостью замечал, что первое впечатление волшебного возвращения атмосферы сорок пятого было обманчиво.

Взять хотя бы духовой оркестр, который, если быть точным, шествовал впереди катафалка на некотором расстоянии и играл в замедленном темпе похоронный марш Шопена. Новые, с иголочки, костюмы оркестрантов — предмет гордости коммунистической администрации, недавно обосновавшейся в мэрии, — без сомнения, могли бы произвести впечатление на чужака, не осведомленного о здешних реалиях, но не на тех, кто под широкими, на манер американской полиции, фуражками с блестящими козырьками узнавал одну за другой добродушные, потерянные физиономии седовласых ветеранов из «Орфеоники» (интересно, где они отсиживались, бедолаги, во времена обстрелов и облав, последовавших за прорывом фронта и национальным восстанием?). Но даже еще очевиднее тщательность инсценировки, столь чуждая упоительному хаосу всякой революции, проступала в группе из пятнадцати, не меньше, женщин из народа, типичных «хозяек» из сельской глубинки: неся парами большие венки из гвоздик и роз, они окружали катафалк почетным эскортом. Достаточно было взглянуть на землистые, отмеченные глубокой усталостью лица этих зрелых матерей семейств, по годам примерно ровесниц Клелии Тротти, чтобы угадать, какими судьбами оказались здесь эти женщины. Поднятые на ноги на рассвете в дальних деревушках Адриатического побережья и распиханные по трем-четырем машинам, они полдня провели в дороге и, приехав в Феррару, получили по тарелке макарон, куску мяса и четвертушке вина, но отнюдь не требующийся им отдых. Тот же бюрократический ум, который приказал украсить столовую красными бумажными флажками, безжалостно распорядился, чтобы сразу же после еды пожилые хозяйки наскоро стряхнули с себя дорожную пыль и надели поверх своих обычных одежд странное облачение вроде туники — разумеется, алое и вдобавок усеянное мелкими черными серпами и молотами. Наряженные таким образом, женщины теперь выглядели, как и было задумано, — эдакими жрицами социализма. Но тяжелый, нестройный шаг, блуждающий по сторонам растерянный взгляд — все выдавало их с головой. И думалось, что их утомительная одиссея, начавшаяся ранним утром, была далека от завершения. Через несколько часов с них снимут туники, рассадят по тем же машинам, что доставили их в город, и лишь поздним вечером, до смерти усталые, женщины вернутся по домам. И как знать, не забудут ли перед отъездом, как велит совесть, второй раз усадить их за украшенный флажками стол.

Сразу за катафалком, в промежутке, отделявшем его от толпы с транспарантами и знаменами, в несколько рядов шагали представители властей.

Социалисты, коммунисты, католики, либералы, «акционисты» ^[25], старые республиканцы — одним словом, за гробом шествовал весь штаб последнего подпольного КНО ^[26], воссозданный по случаю почти в полном составе. В эту группу были вкраплены другие фигуры, не имевшие прямого отношения к политике, такие, как председатель еврейской общины инженер Коэн или только-только назначенная на пост мэра доктор Беттитони.

И хотя сенатора Мауро Боттекьяри, обыкновенно именуемого в Ферраре «вождем нашего форума», уже нельзя больше было называть, после недавних выборов в органы местного самоуправления, самой представительной политической фигурой города, все же именно на него, на его взлохмаченную седую шевелюру, на живой румянец его открытого, честного лица в первую очередь были обращены все взгляды. Да, в политическом плане песенка Боттекьяри была спета («Реформист а-ля Турати! ^[27]» — язвительно отзывались о нем коммунисты). Но кто были в сравнении со старым львом прочие члены бывшего штаба последнего подпольного КНО? За исключением доктора Герцена, так называемого «префекта Освобождения», недавно эмигрировавшего в Палестину, присутствовали все. Был тут адвокат Галасси-Тарабини, демократ: озадаченный фактом собственного присутствия на сугубо гражданских похоронах (отчего беспокойно озирался, и его водянистые голубые глаза, казалось, готовы были наполниться слезами), он держался поближе к дону Бедоньи из «Католического действия» ^[28], который, наоборот, сменив по случаю сутану на берет и штаны, даже в подобных обстоятельствах стремился продемонстрировать ту блестящую непринужденность и раскованность, сделавшие его в послевоенные годы одним из самых популярных политических трибунов в регионе. Был тут и инженер Сеарс из «Партии действия», он шел немного в стороне, заложив за спину маленькие ладони и сам с собой чему-то тихонько улыбаясь. Была тут группа старых республиканцев — аптекарь Риккобони, портной Скуарча, дантист Канелла, охотно присоединившиеся к церемонии, хотя и заметно смущенные. Наконец, тут был Альфио Мори, федеральный секретарь коммунистической партии по Ферраре, маленький, темноволосый, в очках и с полуулыбкой на губах, слегка обнажавшей верхние резцы, крупные и белые, — он шел, тихо переговариваясь с Нино Боттекьяри, молодым и подающим надежды областным секретарем Союза итальянских партизан. И все же эти человечки, послушно марширующие под звуки оркестра, выглядели лишь сборищем посредственностей. Сенатор Боттекьяри на голову был выше их всех и время от времени с вызовом обращал на окружающих свое пышущее гневом лицо, увидев которое даже пресловутый Лихо, в далеком двадцать втором попытавшийся напасть на него посреди проспекта Джовекка, вынужден был постыдно ретироваться. Никакого сомнения: пусть лишь на один день — в общем-то, созвучно с анахроничным полемическим тоном, в котором была выдержана церемония, — снова, как прежде, Мауро Боттекьяри был признанным и бесспорным главой антифашистского движения в городе. Поэтому, после того как катафалк остановился рядом с могилой и «хозяйки» из дельты По сняли с него цинковый гроб с телом Клелии Тротти, было как нельзя более естественно, что именно сенатор Боттекьяри первым вышел вперед. Торжественное перенесение останков Тротти, умершей в тюрьме Кодигоро тремя годами раньше во время германской оккупации, с кладбища Кодигоро на городское кладбище Феррары обязывало его принять на себя ту главенствующую роль, которая полагалась ему по праву. Открыть ряд речей в память о Клелии Тротти надлежало ее старейшему товарищу по борьбе за дело социализма.