Счастье играет в прятки: куда повернется скрипучий флюгер - Татьяна Краснова Страница 24

— И все-таки я возражаю…

«Господи, молчал бы лучше!» Марина была в отчаянии, словно за дверью били человека, а она не могла даже позвать на помощь.

— Как вы можете возражать? Вы уже давно ничего не можете! Как это ни печально, вам придется с этим согласиться! Мы держим вас, потому что не можем пока заменить! Как педагог вы давно нуль, признайте это! Вы не справляетесь с детьми! Вас никто не принимает всерьез, не слушает, не уважает! И ваша учительская деятельность непременно закончится тем, что какой-нибудь Фольц сядет вам верхом на голову и проедет с воплями по всем этажам!

У Марины тихо кружилась голова и наплывала давняя мысль: можно ли хоть что-то изменить? Но тут в противовес ей встала новая: а можно ли все так оставить? Она бросилась назад, в свой класс.

Дверь была закрыта изнутри, и когда там вытащили швабру, услышав голос Марины, она увидела не только своих друзей, а весь класс. Никто не уходил на перемену. Но удивляться было некогда. Она торопливо пересказала все услышанное. Прошел ропот:

— Сколько можно, черт возьми!

— Так она это всерьез? Не просто пугала?

— Так ведь она всех по одному…

— А ты найди на нее управу!

— А Макакус-то какой оказался…

— А что же делать?

— Только не превращайте серьезное дело в детскую войну!

* * *

На уроке истории стояла неслыханная тишина. От этой тишины голос у Макакуса срывался, он, ничего не понимая, озирался по сторонам и чувствовал себя в высшей степени неуютно. Никто не разговаривал, никто не смеялся. Никто не ходил по классу. Никто ничем не грохотал. Никто не списывал, не читал посторонних книг и даже не глядел в окно — все сорок лиц были повернуты в его сторону. Кто-то назвал его по имени-отчеству — Иван Платоныч. В глазах учеников была признательность за его героический поступок и старательно скрываемое чувство старой вины.

Но Макакус этого не знал. С тревогой он ждал подвоха. Не переставая говорить, поднялся на кафедру, взял в руки указку — уж это-то всегда смешило поголовно всех. Макакус ждал. Никто не смеялся. Он постоял еще. Смеха не было. Все слушали его объяснения. Все, и на последних партах тоже, и даже Рудик Фольц — все слушали. Макакус почувствовал, что не может говорить. Взгляд его привычно устремился к последней парте у окна — Марины Медведевой не было…

* * *

Рахиль Исаковну окружил в учительской весь восьмой класс.

— Дайте пройти, у меня начинается урок.

Но стадо не двинулось с места.

— Нету ж, поговорим, — угрюмо сказал Фольц, вставая у двери, и Рахиль Исаковна с удивлением осознала, что, кажется, действительно не сможет выйти. Бунт? Впереди, разумеется, стоят Грачев и Лончинская, и она наперед знает, что они скажут. Но услышала неожиданное:

— И мы не будем сдавать экзамены. Весь наш класс. Если Медведевой запрещают, и мы отказываемся.

Скандал? Рахиль Исаковна сориентировалась мгновенно:

— Медведеву никто не выгонял. Ваш класс будет сдавать экзамены в полном составе. Она ввела вас в заблуждение и напрасно заставила продемонстрировать… солидарность.

Последнее слово прозвучало с издевкой, но в этот момент кто-то прокричал из-за двери:

— У Макакуса сердце! За ним «скорая» приехала!

Одни бросились к дверям, другие к окнам.