Время жить - Александр Лапин Страница 24

– А все пример с Америки берем. Там, мол, так устроено.

– В Америке как раз все наоборот. Там судей выбирают, – заметил Озеров.

– Там люди другие. Там судья – это… – Митрич поднял толстый, грязноватый палец вверх, – это! А у нас – тьфу, – и он сплюнул густой, желтой от курева слюной на снег. – Сами видели!

– Ну, люди разные. Есть и среди них порядочные, – примирительно заметил Озеров.

– Они думают, что народ не видит, – буровил в бороду Митрич, шевеля белыми бровями. – Спрятались тут у нас. За забором. А народ все видит. Даст Бог, прийдеть время. На вилы их поднимуть…

– Ладно тебе, горе-революционер, – заметил Озеров. – Вон, смотри, Серега несется на всех парах. Что-то озабоченный он. Видно, ему Шекунов пистон вставил.

Все быстро бросили в снег бычки. Затоптали. Замерли в ожидании.

Подлетел по снегу Аксёнтов. Такой же упертый, лобастый. С усиками. И с ходу начал накручивать:

– Чего расселись? Все лясы точите? Давайте, выходите на участки! Может, сейчас охотники пойдут, а вы и не знаете, где зверь затаился.

Спорить с ним, чертом, никто не стал. Злой он стал в последнее время. Видно, жал его Шекунов, требовал отдачи.

Все разошлись. А Серега остановил Озерова:

– Слушай, тут дело такое. Вчера в местной газете «Про наше» какой-то хер расписал наше хозяйство. Это не ты случайно слил корреспондентам информацию, что у нас тут краснокнижных зверушек отстреливают? Шекунов в ярости. У него и так проблем выше крыши.

– Ты что, Серега! Я что, похож на стукача? – и Володька честно посмотрел в глаза Аксёнтову.

– Вижу, не ты. Но кто же, сука, это сделал? Я бы ему кадык вырвал! Начали мусолить. Теперь проблем не оберешься…

– Проблемы не в этом! – осмелился наконец высказаться о наболевшем Володька.

– А в чем? – с вызовом спросил Аксёнтов.

– Да ты посмотри, что творится! Разве об этом мы мечтали? Бляди, пьянки, оргии. Того и гляди кого-нибудь по пьянке застрелят.

– Это не твое дело! Не лезь! Нам деньги нужны!

– Такие деньги нам на хрен не нужны, – Володька хоть и интеллигентный малый, но всегда готов акцентировать внимание на главном.

– А как иначе выжить? Не с твоих же школьных экскурсий.

– Да мы еще толком не разворачивались, рекламу не вели. Может, что-то и получилось бы. Может, и была бы отдача, если бы не эти гости…

– Ты на святое, на хозяина, голос не возвышай. Он деньги дал. Имеет право. Гости его.

– А ну вас! – махнул рукой Озеров. И пошел к себе. К вольерам, где у него вот-вот должен начаться отел ланей и косуль.

А Аксёнтов долго смотрел ему вслед и шевелил пальцами, то разгибая, то сгибая их в кулаки.

– Чистоплюй е… – наконец выругался он.

* * *

Озеров шел по висячему мостику, перекинутому через овражек, и с грустью думал:

«Все не так. И я становлюсь не таким, как раньше. Перестал слышать голоса леса, чувствовать мысли зверя. Куда-то от меня уходит дух леса. Не могу, как раньше, взлетать над просторами земли. Не могу войти в состояние. Отвергает меня природа. А почему? Похоже, предаю я ее. Вот и отворачиваются от меня те, кто вершат судьбу…»

Невеселые его размышления прервались, когда навстречу выскочила из гостевого дома ядреная горничная.

Она бежала по дорожке, потрясая всем своим роскошным бюстом, спрятанным под форменным фартуком. И орала как оглашенная:

– Повесился! Повесился!

– Кто?! – остановил ее Озеров.

– Шабашкин повесился!

– Какой Шабашкин? – удивленно застыл на тропе Володька. И вдруг вспомнил: «Шабашкин – это один из приставов повести Пушкина “Дубровский”. Там мужики деревни Кистеневка, охваченные возмущением, сожгли заживо банду судейских во главе с Шабашкиным. Надо же – опять те же лица. Все идет по кругу».

Подбежал и Аксёнтов. Вместе они залетели в строение. И увидели, что на выложенном голубой плиткой полу, у теплого бассейна лежало в трусах маленькое, скрюченное тельце судьи. Рядом суетились два его компаньона. Но это был не труп. Шабашкин подавал признаки жизни. Вот заморгал глазами. Зашевелил волосатыми руками, перебирая надетый на шею длинный расписной галстук.

Один из прихлебателей, чуть не плача, хлопотал вокруг шефа. И приговаривал:

– Говорил ему, Василич, не пей столько! Плохо будет. А он меня послал. Вот и допился. Сначала с утра хвастался, как он всех оберет до нитки. А потом что-то ему в голову ударило. И он как заорет: «Сука я продажная! Гнида!» Видно, что-то в нем замкнуло. Взял галстук. И пошел сюда. Мы минут через десять забеспокоились. И за ним. Из петли вытащили.

«Да», – подумал Озеров, помогая перетащить легкое тельце главного судьи в номер на втором этаже гостиницы. И там, укладывая его на кровать: «И на старуху бывает проруха. То ли совесть, то ли дурь заиграла».