Исключительные - Мег Вулицер Страница 24

У Денниса не было с собой сельдерея. Она увидела верхушку коричневой пластиковой бутылки и была тронута, осознав, что это «Боско», шоколадный сироп, который не появлялся в ее жизни с самого детства. Он приобрел «Боско» и кукурузные чипсы. Жюль вспомнила рассказ Изадоры о том, что Деннис лежал в психиатрической больнице, и подумала, что он до сих пор не очень-то понимает, как о себе заботиться. А впрочем, кто на самом деле понимает? Жюль так и не отправила заявку и чек в «МетЛайф», чтобы приобрести медицинскую страховку, хотя мать заставила ее поклясться, что она сделает это. «Вот будешь умирать, и тебя положат в бесплатную палату», – говорила Лоис, но на 22-летнюю девушку все это не произвело ни малейшего впечатления. Она осталась незастрахованной, более того, ни разу не пользовалась плитой, стоявшей на ее противной кухоньке, только однажды разогрела набитый рисом носок, когда у нее шею свело после занятий в классе Ивонны. Ей тогда пришлось целый час отрицательно мотать головой в ответ на все вопросы. Но мысль о большом, мрачном, небритом Деннисе Бойде, который не может о себе как следует позаботиться, ее огорчила. Образ мужчины с пластиковым пакетом в руках запечатлелся в ее сознании, закрытый наглухо, как сам мешок. Много лет спустя в их семье почти все покупки будет делать Деннис, а по вечерам ему предстоит заталкивать мусор в маленькую дверцу на стенке уплотнителя отходов. Поначалу она понимала, на что идет; она не смогла бы сказать, что стала жертвой обманной рекламы. Ей доставался обыкновенный крепкий парень с хозяйственной сумкой, симпатичный, неуклюжий, достойно преодолевающий депрессию с помощью мусорного мешка.

– Я пройдусь с тобой, – сказал Деннис, и Жюль согласилась, и он проводил ее до копировального центра. Задребезжал дверной звонок, и они вошли и вместе постояли в белоснежном зале, вдыхая терпкий запах тонера. Там была Изадора Топфельдт в красной рабочей рубашке-поло, с волосами, собранными в косички, как у маленькой девочки, выглядящая еще более эксцентричной и маргинальной, чем в прошлый раз, когда Жюль ее видела. Казалось, Изадору вогнал в состояние работницы-зомби стрекот машин с огоньками, мельтешащими туда-сюда по стеклянным панелям. Позади ее друг Роберт Такахаси расправлял края чьих-то документов. Жюль поздоровалась и напомнила ему, что они встречались у Изадоры.

– Ага, привет, – сказал он и улыбнулся.

– Как дела? – спросила она. – Твой товарищ по работе болел?

– Трей. Он умер в ноябре.

– О, боже мой.

– Знаю. Мне пришлось упрашивать его родителей прийти на похороны. В то время они с ним не разговаривали.

Нетвердым голосом Роберт добавил:

– Согласен, что рак у него вызвала не эта вентиляционная система. Но все это было очень странно и очень быстро, никак не могу перестать об этом думать.

– Мне очень жаль, – хором сказали они с Деннисом, и Роберт, стоя перед ними, заплакал. Все чувствовали себя чуть неловко, никто не знал, что сказать, поэтому они просто помолчали. Наконец Деннис поставил свои покупки на стойку и потянулся через нее, чтобы заключить Роберта Такахаси в обычные медвежьи объятия, обхватив его так же, как мог бы обхватить футбольный мяч, пробегая с ним через поляну в Центральном парке. Это было зрелище: крупный грубоватый парень в плотной зимней куртке и маленький красавчик-азиат в красной рубашке, и жест этот был хотя и довольно неловким, но искренним, и Роберт, казалось, испытывал благодарность. Большой Деннис отпустил его, потом Жюль похлопала Роберта по руке, и наконец Роберт отвернулся в слезах и ушел к бумажным кипам, окружавшим его со всех сторон, потому что, невзирая на скорбь, время было все-таки рабочим.

Жюль почувствовала, что надо немедленно покинуть это место, где очень молодой человек заболел, а потом и впрямь умер; кроме того, здесь работал человек властный и непривлекательный, и еще один человек, переполняемый горем. В таком месте можно понять, что и масштабы твоей собственной жизни ограничены, как и у всех, несмотря на призрачный блеск рейгановских лет, эпохи Клейкой Головы. И вспомнится, что блеск недолговечен, что жизненные возможности неизбежно иссякнут мало-помалу, как орган, дающий сбой. Когда Жюль развернулась и вышла вместе с Деннисом, отправилась с ним в его квартиру, где понятно было, что теперь они вместе лягут в постель, она реально представляла себе, что они сбрасывают ограниченные возможности и неприятности, и даже смерть – смерть от редкого старческого рака или по любой другой причине, – и устремляются в какой-то распахнутый и неизведанный простор. Он перекинул пакет с покупками через плечо, взял ее за руку, и они помчались вперед.

* * *

Секс в двадцать два был сплошной идиллией. Секс в двадцать два – это не студенческий секс в восемнадцать, несущий с собой бремя незащищенности, нервных окончаний и стыда. Секс в двадцать два – это и не самоудовлетворение в двенадцать, когда просто тихонько и осторожно лежишь в своей узкой кровати и думаешь: значит, можно испытывать такие ощущения, просто делая это? С другой стороны, секс в двадцать два – это не секс в пятьдесят два, который, случаясь позднее за все минувшие десятилетия в ходе долгой семейной жизни Хэндлеров-Бойдов, мог становиться внезапным приятным сюрпризом, пробуждавшим одного из них от сна.

Но секс в двадцать два, да, это действительно нечто, думала Жюль, и мысли у них с Деннисом явно совпадали. У обоих еще были совершенные, или достаточно совершенные тела; позднее им предстоит в этом убедиться, хотя в тот момент они этого не понимали. Робкие, умирающие от смущения, но такие возбужденные, они в тот день впервые сорвали с себя одежду друг перед другом у подножья кровати-чердака в его квартире, и она заставила его взобраться по лесенке первым, чтобы он не смог смотреть на нее сзади, – зная, что в этом случае, когда она поднимет ногу, перебираясь на следующую ступеньку, на краткий миг разверзнется и проявится самая сокровенная ее область. Волоски, тень, разведенные губы, узенький анус – о боже, как она могла ему позволить увидеть это зрелище?

– Только после вас, милостивый государь, – сказала она.

О боже, неужто она действительно это сказала? А почему? Проститутку викторианской эпохи из себя строила – протягивая руку? Темный, мохнатый Деннис нагишом полез вверх по лестнице. Она смотрела, как его принадлежности совершают те же самые движения, только в мужском варианте, как покачивается, если не болтается, его мошонка, а пушистый зад раздваивается, пока он, сгибая колени, взбирался по вертикальной лестнице в койку под потолком. Кровать-чердак Денниса Бойда располагалась так высоко, что они не могли в ней сидеть прямо, только в полусогнутом состоянии, или же лежать ровно, или лежать друг на друге, как бутерброд из двух машин.

Постель располагала к такой близости, какая для Жюль была непривычной, и которая сейчас ее тревожила. Деннис сказал:

– Хочу посмотреть на тебя.

Лицо его было так близко, что он действительно мог полностью ее разглядеть.

– О боже, а надо ли? – спросила она.

– Надо, – торжественно произнес Деннис.

Она надеялась, что ее подбородок не слишком испещрен угрями, которые усеивали нижнюю половину лица на подходе к месячным, и попыталась вспомнить, как оценила себя, посмотрев утром в зеркало. Деннису, отметила она, уже надо бы побриться. Эдакий крепыш с мощной грудью и большим членом, лобковые волосы похожи на небольшую черную набедренную повязку, но при этом она видела, что поджилки у него трясутся. Удрав из копировального центра, они себя ощущали парочкой, избежавшей адского, безысходного будущего. Секс в двадцать два может от этого спасти – секс с человеком, готовым распахнуть свою жизнь и впустить туда тебя.