Тихая Виледь - Николай Редькин Страница 24

Знойным стоял день середины июля. На лугах ниже Подогородцев кипела работа. Далеко, до самой реки, тянулись извилистые серо-зеленые валы, слабый ветерок ворошил их, и ударял в нос дурманящий запах сухого, как верес, сена.

Мужики поторапливались, бабы с опаской и тревогой поглядывали в небо: над заднегорским угором оно медленно наливалось нездоровой синью, которая все густела. К полудню она уже походила на огромный синяк, словно невидимый великан звезданул кулачищем по невинному небесному лицу. Ветер усилился. Тревожный, порывистый, он гнул к земле кусты, зеленые волны нескошенной травы гнал к портомойному берегу, поднимал пыль на дороге, рябил воду на реке Виледи, становился все нахальнее, неистовее, грубо щупал подолы берез и черемух, свистел в ушах, словно задался целью сдуть с земли все живое. Мужики, метавшие зароды, бранились: им не по одному разу приходилось поднимать на верхотуру навильники, а ветер, как в насмешку, легко сбрасывал с зародов сухое не улежавшееся сено.

Ефим подсадил Борьку, и тот, хватаясь за крайний стожар, ловко взобрался на зарод и стал ходить по самой верхотуре, держась за вершины стожаров и притаптывая сено, подаваемое отцом.

Шура покрикивала на него:

– Держись, торкнешься ^[37]!

Егор Валенков бранился на всю пожню:

– И чего отпустили этого лешака в Покрово! Дела, видишь ли, у него! Тьфу! Ждать его погода-то будет…

– Да ведь не думали, что сегодня гребь поспиет, – как будто виноватая в чем-то, говорила Анисья, вся потная и красная от жары и работы. – А вон как жарит, только подхватывай.

– Не думали вы… – ворчал Егор.

– Да и много ли у тебя накошено-то? Дометывай давай. Вон Евлаха размахнулся – пожалуй, что и не управит…

У Евлахи на пожне был стар и млад, все работали, как угорелые, но длинный, в десять промежков, зарод рос медленно.

Поля гребла належно, в разговоры не вступала. Федя ей помогал, сваливал сено в валы. Вдруг он закричал:

– Папка идет! – и указал куда-то на лес за Портомоем.

Поля пригляделась и действительно увидела Степана, выходившего из леса. Но был он не один. В его попутчике она узнала человека, ей неприятного, – того самого, зачесанного, Николая Илларионовича.

Они приближались, о чем-то оживленно разговаривая. Светлая рубаха Степана была подпоясана кожаным ремнем, и он, заботясь о своей выправке, убирал складки рубахи назад, двигая руками вдоль ремня. Длинные рыжие волосы его сбивал ветер: он поминутно отбрасывал их назад.

Поля усмехнулась: ей показалось, что Степан очень хочет походить на попутчика своего, зачесанного, чистенького такого человечка, ибо и человечек проделывал с волосами то же самое, споря с ветром. Перейдя Портомой, они свернули на пожню Валенковых.

– Бог в помощь! – громко сказал чистенький, остановившись у зарода.

Поля, поздоровавшись, взглянула на него не без удивления, словно впервые увидела: такой он важный, деловитый, пиджак в руке, в сапоги заправлены брюки светлые, – а ей отчего-то было и боязно, и весело, и она бухнула, не задумываясь:

– Да не вы ли говорили, что Бога нет?

Но тут так звездануло! Сверкнули первые молнии кривыми зигзагами, да во весь-то горизонт!

Грохотнула, скатилась за угор невидимая колесница, и чаша небесная словно треснула…

– О Господи! – перекрестилась Анисья.

Степан, схватив метальные вилы с длинным чернем, стал помогать отцу: подхватывал сено и забрасывал на зарод.

– Низко кладешь, – шумел на него Егор, – выше, на середку, прихлопывай! Сдует все…

– Ивовых виц наруби! – крикнул Степан попутчику.

Того, видимо, задела такая бесцеремонность. Без особой охоты он взял топор и, оставив на кочке пиджак, пошел к близстоящему ивовому кусту.

Ветер рвал листву – куст то отшатывался, то набрасывался на подходившего к нему человека. Человек же, войдя в куст, принялся рубить его изнутри и выбрасывать на гладко обритую пожню длинные прямые вицы.

Анисья, Поля и Федя загребали последние хохлаки сена. Вскоре зарод был завершен.

Егор и Степан принялись готовить вицы. Скручивая гибкие вершины, они вязали вицы парами и вилами забрасывали их на каждый промежек и, чтобы вицы хорошо ложились, осторожно потягивали их за концы с той и другой стороны зарода…

Удары грома, поначалу отдаленные и глухие, сделались вдруг звонкими, оглушительными. Вверху что-то бухало, трещало. Вот удары посыпались часто-часто, один за другим, как будто кто-то высыпал из мешка мелкие камни, и они покатились со звоном до самой земли, норовя засыпать, задушить все живое на ней. Гремело уже над головой. К деревне с пожен бежали бабы и ребята. Мужики еще кой-где дометывали. Огромный небесный синяк, занявший теперь полнеба, мгновенно прокалывали молнии, как раскаленные иглы.