Аппендикс - Александра Петрова Страница 24

«Да как ты мог разглядеть, что они тебе улыбаются из-под никабов? – Смех кузена на мгновение перенес его в один из далеких дней празднования рождения Пророка, когда они взрывали петарды, хохотали без причины и набивали карманы сластями. – И разве ты не видишь, что это мужчины? Белены, что ли, объелся? Ну и деревенщина! А ведь сам мог бы зарабатывать, как они, ну или хотя бы, раз не умеешь так здорово танцевать, как я. Коль уж ты собрался ишачить на европейцев, не лучше ли это делать у себя дома и без особого труда?»

У роскошных гостиниц и ночных клубов фланировали по-европейски одетые юноши, подкарауливая какого-нибудь иностранца или богатого местного. «Погоди, познакомлю тебя с друзьями, – кузен подбадривающе хлопнул Амастана по спине, оставив свою руку висеть на его плече, – что делать, – работа как работа, ведь другой иногда просто нет. Утром можно учиться и подрабатывать, вечером встречаться со своей девушкой, а кому-то это даже нравится, не строй из себя невинного, и нечего судить других, это – грех».

Так что, когда негритянка в лагере перед отправкой около трех дней назад (или сколько их уже прошло с тех пор?) весело окликнула его по-французски, он не стал гадать, стоило ли с ней заговаривать и что сказали бы об этом дядьки. Другое дело, что его приготовления к отъезду из дома совпали с усиливающимися слухами о «черной опасности», о темнокожих перевозчиках наркоты, о ворах и, конечно, о проститутках. Занятый в ту пору своей предстоящей разлукой с Ркией, он не особенно вслушивался в новости и разговоры, и вот теперь эта опасность бесстыдно стояла перед ним.

– Не поможешь поднести вещи, а? – И Ами властно указала ему на коробку. – Там теплая одежда для малыша. Говорят, ночью в пути может быть холодно.

Всю дорогу в сторону спальных мест Ами болтала. Из этого чертова Марокко ей удалось достичь Испании, но испанцы депортировали ее обратно. «Наивная, если бы попасть в Испанию было так просто, он сам не прозябал бы сейчас в Тунисе», – подумал Амастан с привычным чувством превосходства над черной Африкой, ставя коробку на землю.

В отличие от него она имела право на статус беженки, – ответила, смерив его взглядом опытной женщины, Ами, которая вряд ли была старше его, но, оказывается, умела читать мысли. Она из Сенегала, и ее село – как раз на границе, где война. О, он, наверное, ничего не слышал об этом. Конечно, это же так далеко! А между тем с тех пор, как она родилась, она постоянно слышала стрельбу и плач смерти, которая не смела приблизиться к ней, пока однажды две ее сестры, возвращаясь домой в повозке, не подорвались на мине. А потом в один самый обыкновенный день вооруженные люди ворвались в их дом. Она видела, как ее муж упал, видела кровь, которая вытекала из его рта, носа, из лба, может быть, он был еще жив, но она не могла закрыть ему глаза, плакать над его телом и захоронить его, она должна была оставить его там, где он лежал. Может быть, он лежал там несколько дней. Она не знает. Кажется, с этой минуты она вообще больше не останавливалась. Но она думала не только о себе. В ней был Абду, и уже поэтому ее обязаны были впустить в Испанию. А вместо этого она оказалась в тюрьме. Ребенок вот-вот должен был родиться. И, слава богу, именно это спасло ее от насилия.

– Красавчик, тебе никогда не приходилось быть выебанным сразу несколькими марокканскими полицейскими? А вот моим подругам – да, и клянусь тебе, они этому были совсем не рады, – Ами больше не собиралась демонстрировать почтение перед любым мужчиной, Аллах был велик, но эти белые, хоть и считались мусульманами, не следовали его законам.

– Сестра, – Амастан опустил глаза, чтобы не впасть в искушение при виде ритмичных движений ее остро пахнущего тела, – думаю, что перед этим великим путешествием мы должны простить нашим врагам и смотреть с надеждой в завтрашний день.

– Конечно. Она давно простила им всем, хотя поубивала бы каждого в отдельности, – и Ами хитро засмеялась, ослепив его своим ртом. – Благодаря тому, что кобели бросились изувечивать своими отвертками ее подруг, ей снова удалось убежать. Она родила в Марокко, в лесу, и почти сразу пустилась в путь. – Ами гордо прижала к себе Абду, свесившего ножки с ее полной руки. Курчавому, как черный барашек, глазастику на вид было уже около полугода.

Так как же в результате она попала в Тунис? И неужели ей понадобилось столько времени на то, на что он, долетев из Рабата, потратил полдня, хотя, если бы продались другие материны ковры, особенно тот самый красивый, что она ткала, когда ждала несчастного Массиниссу, мог бы из аэропорта Касабланки долететь и за два часа?

Ами отмахнулась. «Что вы, белые, можете понимать в наших страданиях, – было написано на ее лице. – Если ты не знаешь, как мы добираемся через пустыню до ваших стран, как сдыхаем от удушья и жажды по дороге, прячась в грузовиках, как платим своим телом и здоровьем за кусок лепешки ради того, чтобы идти дальше, то виной тому твое равнодушие».

Все-таки, – подумал Амастан, – она, конечно, красива. Пусть не так, как Ркия, но жизнь так мощно пульсирует в ней, что эта сила пробивается через ее кожу и согревает мир.

Однажды, в тысячный раз взглянув на Ами, которая, привязав себя веревками к барке, вызвала на бой само море, он понял, что оказался последним, кто видел ее улыбку, и что ее тело уже никогда не сможет никого искусить или сделать счастливым. Абду, укутанный в чьи-то вещи, что чудом остались сухими, пытался разбудить мать, дополз до ее лица, прикорнул на груди и затих.

Кажется, именно той ночью рыбаки увидели фонарь их медленно тонувшей калоши и помогли нескольким выжившим пересесть в свою лодку.

Через тяжелые веки входили темные прибрежные силуэты людей и машин.

«Неужели мы опять в Тунисе? – промелькнуло у него апатичное подозрение. Несмотря на то что рыбаки не говорили по-арабски, его сознание отказывалось выстраивать логические связи. – Если так, – не избежать тюрьмы и отправки домой. А дядья? Ведь на семейном совете было решено, что он, после внезапной смерти отца оставшись за старшего для двоих братьев, четырех сестер и первой отцовской жены, должен был добраться до Европы и помочь всей семье вернуть былое влияние. Что они скажут, узнав, как он бездарно потратил собранные по крупицам и доверенные ему на это деньги? Хоть Латиф и говорил, что две с половиной тысячи евро в Европе – почти ничто, их семья могла бы жить на них, может быть, даже два года. Но уж лучше обратно в Тунис, чем в Ливию. Из ливийской тюрьмы если и выберешься живым, точно останешься калекой, не физическим, так моральным. Мохуд никогда не вернулся оттуда, а Камаль стал увечным».

Он лежал на песке, и кто-то растирал ему ноги, пытался согреть своим телом, укутывал в одеяла, давал воды.

Когда в носилках он поплыл прочь от проклятого моря на руках незнакомцев, ему казалось, что он по-прежнему в шлюпке. Голова горела, колотил озноб, и все еще мутило.

Минуя узкие переходы, он пробегал под высокими, как в детстве, стрельчатыми арками, дотягиваясь, пил из фонтана. Снова бежал и бежал, но в белых домах с террасами и даже на рынке, на главной площади, не было ни души. Только в мелла ^[14] на пустой площади среди обшарпанных и давным-давно заброшенных домов с асимметричными окнами у голубой двери сидел мальчик с закрытым лицом. Может, это еврейский мальчик вернулся домой? – подумал он, и хоть ему было страшно из-за его позы и этого платка, он все же подошел: «Где все?» – собирался спросить он, но мальчик отнял платок от лица и оказался его сестрой. Молча она указала ему за порог полуоткрытой двери, в темноту двора. Привыкнув к ней, через низкое оконце он различил два неподвижных тела на каменном полу – мать, как он ее помнил уже взрослым, в ее любимом бирюзовом платье, и новорожденного, умершего через два дня после нее. Сестра взяла его за руку, и они вошли внутрь. Там было сыро, холодно, из-под пола и из-под земли сада проступала темная вода. Он ринулся к телам, но вода поднималась все выше, и, приглядевшись, он понял, что она вытекала именно из них. Сестра, или кто-то похожий на нее, вдруг оказался по другую сторону окна, позвал его с улицы, но он не успел выбежать, по стенам пробежал полупрозрачный геккон, и там, где он только что лепился своими лапками, начали разверзаться черные трещины, стены накренялись, падали, превращались в пыль. Тьма густела все больше, и воздух превращался в свинец.