Шахматистка - Бертина Хенрикс Страница 24

Попросив соседку, с которой она перебросилась парой слов, присмотреть за чемоданом, она решила пройтись по судну. На задней палубе гулял сильный ветер и было холодно. Ослепленная солнечными бликами, Элени оперлась о бортовое ограждение, закрыла глаза и глубоко вздохнула.

Прочитав письмо и представив себе, как тяжело дались Панису эти исполненные достоинства деликатные формулировки, Мария широко улыбнулась.

С чего это он переменился? Наверняка решение стоило ему тяжелых раздумий.

Столь резкая перемена очень заинтриговала Марию. Она знала мужа Элени уже много лет. Будучи людьми из разных миров, они вели себя вежливо по отношению друг к другу, но держались на расстоянии. Как и большинство местных жителей, она ремонтировала у него свои машины — Панис пользовался репутацией лучшего автомеханика на острове. Она неизменно видела его либо в спецодежде с испачканными смазкой руками, либо, по вечерам, в трактире у Армянина, за стаканчиком анисовой водки и дружеской беседой с приятелями. Панис был явно не из тех, кто нарушает традиции. А вот поди ж ты, переменился.

Марии было досадно, что она узнала столь важную новость окольным путем. Если бы Элени ей больше доверяла, она, Мария, могла бы принять более активное участие в событиях. Она ведь совсем не против. Минуту в ее душе боролись радость и уязвленное самолюбие. Потом, уступив своей потребности в гармонии, она отогнала прочь второе чувство. Если уж автомеханик совершил над собой такое усилие, то она уж и подавно способна побороть себя. Она ведь по натуре не злопамятна.

Мария сложила письмо, сунула его в карман фартука и вернулась в ресторанный зал. Теперь она знала, какую услугу может оказать своей горничной. Она стала спокойно обслуживать туристов, нахваливать погоду, подавать кофе и рассказывать о достижениях Элени. Затем она сухо проинформировала почтальона о том, что Элени поехала представлять Наксос на серьезном шахматном турнире. Почтальон не поверил своим ушам. Мария, с самым естественным видом, без лишних эмоций, сделала все, чтобы новость разлетелась по острову. Она рассказывала о шахматном даровании Элени так, будто лично присутствовала на всех партиях. Ей пришлось проявить даже некоторую изворотливость, ведь она ровным счетом ничего не понимала в этой игре, однако тут ее хозяйский опыт пришелся как нельзя кстати. Впрочем, общительность всегда была сильной стороной ее натуры. Отец поручал ей, еще совсем юной девушке, встречать приезжающих, чтобы сразу наладить с ними контакт. Она могла беседовать на любую тему, успокоить самых раздражительных, уговорить подождать самых нетерпеливых. Так что шахматы уж никак не могли поставить ее в затруднительное положение.

Едва последние посетители покинули ресторан, Мария, поручив уборку сыну, сняла фартук, вышла из отеля и, спустившись с холма, направилась в центр города. В первом попавшемся киоске купила газету и пачку сигарет. Села за столик на террасе кафе, у всех на виду, и заказала Нескафе-фраппе. Ожидая, когда появятся первые знакомые, открыла газету и рассеянно пробежала по ней глазами. В умении молниеносно оповестить всех о каком-либо событии Мария нисколько не уступала Катерине. Тут она тоже была профессионалом, хотя обычно не тратила свой талант на распространение слухов. Результат не заставил себя ждать. Еще до полудня вся Хора была в курсе того, что Элени оказала всем им честь, представляя остров на важном европейском турнире по шахматам, который проходил в это время в Афинах.

Ближе к двум часам дня Панис увидел, что к его мастерской стекаются первые любопытные. Все хотели узнать какие-нибудь подробности. Их он и старался придумать. Его рассказ был слишком краток. Такую лаконичность все объясняли застенчивостью человека, не любящего быть объектом всеобщего внимания. Зато поздравления он принимал в высшей степени любезно.

Вечером Курос, весь день еле ноги передвигавший, наконец решился вызвать врача. Тот сразу поставил диагноз: “острая пневмония” — и срочно отправил пациента, несмотря на его категорические возражения, в городскую больницу. Едва его носилки пересекли порог медицинского учреждения, как поднялась страшная суматоха. Кто только не побывал возле кровати больного: лечащие врачи, профессора, студенты, медсестры, сиделки. Одни тихим голосом делали назначения, другие молча их выполняли. Над Куросом склонялось бесконечное множество лиц — встревоженных, безразличных, сочувствующих. Трубки были подключены, лекарства назначены, уход налажен. Дверь в его палату то и дело открывалась и закрывалась. Слышалось мягкое шарканье ног в тапках на резиновой подошве и шорох накрахмаленных тканей. Наконец старика оставили одного.

Курос не спал всю ночь. Он тяжело дышал, в груди, несмотря на лекарства, очень болело. Было и нечто другое, мучившее его едва ли не больше. Он злился, что не смог воспрепятствовать своей отправке в больницу — место, которое он ненавидел сильнее, чем ханжество в обличье утешения. Он не выносил запаха дезинфекции в коридорах, слащавого тона медсестер, мертвенно-зеленого света в палате. Как же он позволил, чтобы его вот так запросто упекли сюда? Ведь он был готов к тому, что может внезапно заболеть. И знал, что сделает в таком случае, — но не сделал. Дрогнул в последнюю минуту. А теперь только и остается, что винить самого себя.

Одно приносило ему облегчение — мысль о том, что Элени сейчас в Афинах. Он будто воочию видел, как она едет по столице, дивясь кишащей толпе и лабиринту улиц, приникнув шахматистка к окошку такси, которое она предусмотрительно взяла еще в Пирее. Вот она направляется в гостиницу, где будет жить, — там, все проверив, с восторгом обнаруживает, что телевизор работает, а в ванную комнату не забыли положить мыло.

Помывшись с дороги и собравшись с духом, она отправляется в клуб, где ей предстоит сыграть свою первую партию на турнире. Поначалу она чувствует себя не в своей тарелке: и когда идет по улицам, прижимаясь к стенам домов, и когда у входа в клуб бормочет свое имя, уже сто раз пожалев, что приехала сюда, — до того момента, пока не садится за стол перед шахматной доской. Она осторожно делает первый ход и оказывается в пространстве, которое сделала своим, — в пространстве шестидесяти четырех клеток, и они на несколько часов заменят ей весь мир.

Курос с удовольствием представлял, как Элени в квартале Колонаки, в самом центре Афин играет в шахматы с совершенно незнакомыми людьми. Его начало клонить в сон. Даже если она проиграет все партии, если отсеется в самом начале соревнований, что весьма вероятно, это не будет иметь никакого значения. Главное — она совершила путешествие.

На следующее утро Панис и Армянин позвонили учителю. Они долго ждали у телефона, но никто не взял трубку. Они надеялись получить кое-какую информацию, чтобы Панису было о чем рассказывать любопытствующим. Немного удивившись тому, что старика нет дома, они решили через некоторое время повторить попытку. Но забыли, занятые каждый своими делами: Панис, делая вид, что работает, сочинял все новые небылицы, а Саак обслуживал многочисленных в это время года клиентов.

На исходе второго дня пребывания Куроса в больнице дверь в его палату внезапно открылась — пришедший даже не счел нужным предварительно постучать. Курос, не ждавший гостей, дремал под воздействием сильного болеутоляющего. Бессвязные сны носили его по волнам сознания, подобно тому как морские пенящиеся волны то прибивают деревяшку к берегу, то уносят подальше от него.