Русская красавица. Кабаре - Ирина Потанина Страница 24

— Рад бы сыграть, да нечем ходить, — отмазывается Димка. — Не был, не сидел, не привлекался… Слова такого даже не знаю «любовь»… Какая ж любовь у прожженного скептика? Страсть — знаю, ухлестывания — проходил, увлечения — на каждом щагу переживаю. А любви пока не было. Впрочем, если б и была, я бы, как истинный рокенрольщик, ее не заметил. /Говорят, музыканты — самый циничный народ/.

Несколько уязвленная, я собираюсь сообщить,

— Ах, так! — не дает договорить Ринка. — Ну что ж, тогда мой ход, я так понимаю? Буду в подражание вам всякие незначительные байки рассказывать…

Ринка делает театральную паузу, ожидая возражений. Понимаю вдруг, что Ринка всю эту катавасию затеяла исключительно из желания выговориться. Вполне в ее стиле — как же ж рассказать, не поломавшись, мол «поуговаривайте меня». Ладно, мне все равно, а ей приятно.

— Ринка, не мухлюй! — говорю строго. — В этой игре главное честность. Между прочим, не так легко признаться, что первая любовь посетила тебя еще в младенческом возрасте, или, еще хуже, вообще никогда не посещала. Так что цени нашу откровенность и плати тем же.

Запас красноречия у меня иссяк, Димка дополнять мою тираду не собирался, так что Ринке срочно пришлось сдаваться. А то б вообще тема забылась, и выплакаться в наши жилетки ей бы так и не пришлось.

— Ладно, ладно, — торопится она. — Раз так уговариваете, расскажу. Лет мне было семнадцать. Энергия через край, образ жизни — соответствующий. То там, то сям, то с тем, то с этим. Почему? Да от скуки все и от одиночества. С подругами как-то не сложилось. С парнями — тем более. На самом деле, была я замкнутым и романтичным подростком. А внешне — девочкой вамп. В основном за счет стиля, а не от природной стервозности. Всем в том возрасте мерещился некий класс в умении держаться развязно и вызывающе. Это потом уже понимание пришло, и я в естественность ударилась. И то, н енадолго, как видитеююю А тогда… Мужики постарше зенки ломали, в сауны меня звали, пузы свои волосатые там демонстрировали, да на болезненных жен жаловались. А ровесники себя недооценивали и меня, диковинную, сторонились. В душу, естественно, ни те, ни другие не западали, поэтому речь сейчас не о них, а о Нем.

— Во наворотила! — восхищаюсь, вполне искренне. — Заявка прямо на целый роман.

— Ага. Мне тоже тогда так казалось, — добродушно соглашается Ринка. — Он появился в моей жизни совсем неожиданно. Подошел к столику — глаза горят, волосы дыбом, ни на кого, кроме меня, не смотрит, говорит: «Девушка, а давайте жениться. Немедленно!»

— Хорошая заявочка, — вежливо комментирую я, показывая, что слушаю внимательно.

— Он, наверное, был очень пьян? — явно тоже из вежливости, и потому не слишком хорошо скрывая насмешку, спрашивает Дмитрий.

— Нет! — злобно щурится от нашего непонимания Ринка. — Он был лишь слегка подвыпимши. Я спрашивала… От его дерзости я даже растерялась. Не в том суть, что предложение сделал — так снимать в то время модно было. А в том, что не побоялся. Я ведь не одна сидела — с очередным «папиком». Не помню уж почему, но так я всех своих кавалеров тогда называла. А они у меня все, как на подбор, были — представители силовых структур. Сидим, о Родене беседуем, красоту моих коленок параллельно обсуждаем и тут…Встречаюсь глазами с этим наглым незнакомцем, и совсем теряю голову. И передать не могу, что я тогда почувствовала. Что-то промелькнуло такое в воздухе, поняла — на край света за этим человеком пойду, кем бы он ни оказался.

— Интересно, интересно, — внезапно вставляет Дмитрий.

— Рада, что тебе интересно, — кокетничает Ринка. — Я, конечно, решила отшить. Всю волю в кулак собрала, чтобы на такое решиться. Отшивать, не потому, что не понравился, а просто из благих побуждений. Папик мой тогдашний на пузе пистолет носил, пристрелить бы не пристрелил, но нервов бы попортил. А как его отошьешь? И так объясняю, и так, а он все танцевать приглашать лезет. В общем, во имя спасения человечества, говорю папику: так мол, и так, это мой бывший парень мириться пришел. Прогонять — не буду.

— Ах вот как… — тянет Дима. Похоже, он вообще не слушает, или затевает какую-то очередную каверзную шутку — уж больно странные междометия вставляет в Ринкин рассказ.

— Ясное дело, что с папиком на этом все отношения закончились. — продолжает Ринка. — Хотя человек он был хороший, неженатый, и кончал всегда аккуратно, в простыночку, потому что заботился о моем здоровье.

— И такой подарок судьбы ты променяла на какого-то дикого алкоголика? — хохочет Димка, на этот раз вполне в тему.

— Променяла. Проснулась утром, и понять не могу, где нахожусь. Потому что мы с подарком судьбы, как папик ушел, крепко вдарили, чтоб помолвку нашу и предварительную договоренность обмыть. А потом поняла, куда попала, и поплыла. В поезде… Потому что мы с Подарком, отметивши, решили в предсвадебное путешествие съездить. В общем, выхожу из поезда в Симферополе, и понимаю, что Подарка-то и след уже простыл.

— Предполагаю, что он очухался несколькими минутами раньше, чем ты, вспомнил, что наобещал, заглянул в лицо, понял, сколько тебе лет и поспешил смыться. Мужчины, они, знаешь ли, боятся ответственности… — оправдывает всех своих сородичей Димка.

— Тогда отчего ж он потом снова объявился? — парирует Ринка. — На перроне. Как раз, когда я в карман плаща залезла и единственные свои сорок копеек оттуда вытянула.

— Отчего? — тут уж и я не выдерживаю. — Ясно отчего. Рин, ты представь. Напилась ты с вечера, и, ну предположим, Малого в постель затащила…

— Бывает, — потягивается Ринка, загадочно улыбаясь, и щурясь по-кошачьи. Понимаю, что выбрала не совсем удачный пример, и подталкиваю им Ринку на не вполне правомочные деяния.

«Эх, Малой, Малой! Ну, теперь она от тебя не отстанет. Интересно, что выберешь? То ли осядешь с журавлем в руке, то ли летать будешь учиться, чтоб к синице в небе подход найти…», — это я воспроизвожу, естественно, в мыслях, подстрекая Малого к сопротивлению. Не хватало еще, чтоб общеизвестные зародыши чувств Малого к официантке Валентине оказались слабее Ринкиного желания с кем-нибудь перепихнуться. Плохо, если так выйдет. Не за участников истории обидно — за идею. Взялся ухаживать за одной бырышней — будь стоек к другим соблазнам. Красота сюжета не терпит половинчатых влюбленностей. Валентина, между прочим, если ее покорить, верной и ласковой будет — вот прям как сейчас с этим своим женихом, который на родине. А Ринка что? Назавтра забудем о Малом и пойдет новые приключения искать…

— Не, Ринка, лучше не Малой… — исправляю сама себя, — А то мне его жалко… Пусть кто-нибудь мне незнакомый…Так вот, — продолжаю начатые нравоучения. — Представь, Ринка. Просыпаешься утром. Рядом — этот самый мне не знакомый, вокруг — поезд.

— Бывает! — снова заявляет Ринка, посмеиваясь, дескать, в нашем положении уточнять, что вокруг поезд, все равно, что обычным людям каждый раз, описывая ситуацию, говорить: «А вокруг был воздух».

— Неважно! — перебиваю я, — Просыпаешься, вспоминаешь, как накануне веселилась… и с ужасом понимаешь, во что вляпалась. Тебе теперь этого юношу, которого я не знаю, домой придётся везти, с родителями объясняться, просить, чтоб в милицию не заявляли. Что ты сделаешь? Правильно, сбежишь. Но не совсем, потому что любопытство все-таки сильнее инстинктов самосохранения. Притаишься где-нибудь на соседней платформе, за чью-то мощную попу спрячешься и будешь наблюдать, что ж вышедший из поезда брошенный незнакомец вытворять будет. И вот ты видишь, как выходит он — юный, растерянный, беззащитный, из вагона. Дрожащими губами сигарету из пачки у добрых совагонников вытаскивает, дрожащими руками в карман лезет, дрожащую на ветру последнюю гривну оттуда выуживает. А у тебя при этом пакован денег в кармане — не зря же ты накануне наклюкалась, небось заработок какой отмечала. Что станешь делать? Правильно, угрызаться совестью. Вернешься к брошенному юноше и сделаешь вид, будто за билетами на автобус бегала.