Дрянье (антибиография) - Войцех Кучок Страница 24

В этом доме было место только для одного Настоящего Мужчины, и это место безраздельно занимал старый К. Тем временем сестра зорко следила, чтобы ее младший брат не свернул на кривую дорожку; услышав в телефонной трубке женский голос, она тут же сообщала, что брата нет и чтобы больше не звонили, а если только случалось ее брату не вернуться ночевать, она часами молилась за чистоту ее души и тела, а утром, прикусывая губы и вздыхая так громко, что у него не оставалось возможности не услышать ее, куда бы он ни спрятался, сеяла в нем семена угрызения совести, пока наконец не спрашивала между вздохами:

— Почему ты не уважаешь себя? Почему ты не живешь, как люди?

Он лишь отмахивался, закрывался и еще больше уходил в себя, особенно когда в уже воцарившееся семейное согласие вторгался старый К. и вносил свою лепту:

— Ты это, послушай, ты не думай, что если тебе тридцать пять, так ты уже и взрослый и тебе все можно, что это за невозвращение домой, что это за неуважение-игнорирование сестры-брата? Я не позволю, чтобы ты мне домой вирус какой занес, потому что ты наверняка на каких-нибудь шлюх западаешь, извращенец, я грязь в мой дом тащить не позволю! Потому что мой дом, хоть он столько же, сколько и твой, но мой побольше, потому что я ответственный, я за семью ребенка жену отвечаю, а ты вообще неизвестно что! Сраму не оберешься с таким братом! А если не нравится, то вон из дому к уличным девкам на вокзал! И чтобы я тебя в костеле не видел; если наглости у тебя хватит на богослужение заявиться, то садись позади меня! Потому что если только я тебя увижу, то ксендза прерву, на амвон взойду и скажу, что до тех пор, пока грешник грязный невозвращенец домой старый прелюбодей вульгарный бабник в костеле сидит, то это святотатство и богослужение продолжаться не может!

Брат старого К. молчал, ему даже льстили эти подозрения: пока его подозревали в темной ночной активности, он был еще достаточно мужественным, чтобы ждать от жизни осуществления в женщине; так он все это понимал и молчал; если не возвращался на ночь, то только по причине перепоя и того, что засиделся у старого друга, но он никогда не вступал в объяснения, не доказывал невинность, эта игра иллюзий была ему даже мила. И все так и продолжалось, пока наконец на тридцать седьмом году жизни брат старого К. не рассказал на дне рождения коллеги анекдот, который услышала женственная женщина, ну, может, и не столь уж явно на первый взгляд женственная, но услышала, заметила, засмеялась, а брат старого К., не веря ушам и глазам, хотел это мгновение продлить как можно дольше, а потому он полез за следующим анекдотом и следующим, и еще за одним, и каждый из них вызывал все большую и большую веселость женственной женщины, что наконец после очередного анекдота, развеселившаяся до потери сознания, она схватила его за руку так, будто хотела опереться на нее, с ее помощью сохранить равновесие, и вдруг все за столом замолкли и с улыбочками на устах заметили брата старого К. и женственную женщину, что держала его за руку, и кто-то подумал, сказал, а остальные подхватили: «Проводи ее домой, ха-ха, самое то будет, если проводишь домой», и брату старого К. почудилось, что сидит он вроде как уже за свадебным столом среди гостей, кричащих «горько, горько», и минуту спустя он уже помогал рукам женственной женщины попасть в рукава плаща, уже помогал сойти по лестнице, уже останавливал такси. Но в такси женщина заснула совершенно по-женски, уронив голову на его плечо, и когда водитель спросил, куда везти, брат старого К. не посмел нарушить женского сна, спрашивая адрес, а потому велел везти ее в тот самый дом. И пока она спала, он на руках вынес ее из машины, внес ее спящую в тот самый дом, положил у входа в подвальчик и поднялся на этаж. Видя, что хоть и не в самый приличный час, но брат вернулся один, сестра уже могла снять халат и спокойно предаться вечерней молитве в своей комнатке, вот тогда, предварительно зафиксировав дверь, брат спустился в одних только носках (чтобы не шаркать) в подвальчик, все еще бесчувственную женственную женщину в свои объятия недвусмысленно заключил и, исполненный вожделения, вбежал с нею, перепрыгивая через две ступеньки, обратно на этаж, в свою комнатку, уложил ее на кроватку и сел невдалеке в кресло, задыхаясь от избытка чувств. Повернул ключ в двери и уж было собрался снимать женские туфельки с женских ножек, когда, обеспокоенная скрежетом ключа (потому что она не знала за ним привычки запираться), сестра прервала молитвы и пришла под дверь прислушиваться, стучать, выпытывать:

— Ты там? — (за ручку хватать, дергать) — Ну и что ты закрываешься? Зачем закрываешься? — (стучать кулаком, ручку дергать).

Пораженный гонкой мысли, брат старого К. тем временем играл на затягивание времени:

— Да как-то само так закрылось автоматически непроизвольно ненамеренно…

— Что ты там плетешь? Никогда у тебя не закрывалось! Чем ты там занимаешься? Что там происходит с тобой? Открывай, не то брата сверху позову!

И от разговоров, стуков женственная женщина стала просыпаться, беспомощно ерзать в кровати, определять себя в пространстве, а брат старого К. решил поставить все на одну карту (с ножом у горла человек обнаруживает в себе и высвобождает замороженные запасы решительности): он закрыл рукою рот разбуженной женственной женщины, удостоился самого понимающего взгляда за всю свою жизнь и указал ей на шкаф. Женственная женщина ловко преодолела дистанцию между «гдеянахожусь?» и гардеробной конспирацией, кивнула в знак готовности и позволила поместить себя среди грязно-серых пиджаков, галстуков и кучи куцых брюк, позволила закрыть себя в шкафу, едва сдерживая подхмеленный женский смех, потому что ситуация представилась ей столь забавной, что она решила принять участие в игре. Брат старого К. впустил сестру в комнату, которая тут же, грозно зыркая, принялась проверять, обнюхивать все закутки.

— Ты что, с ума сошел? Зачем ты на ключ закрываешься? Я заберу его у тебя, чтобы тебя не искушало…

Тут брат старого К. на волне размороженной решительности сподобился на акт сопротивления и сказал со всей убежденностью:

— Тю, тю, тю! Мне тридцать семь лет и у меня есть право ны свой ключ! Небось, есть у меня это чертово право ыдныму, кыгда зыхычу, в свыей комныте зыкрыться! Этого, небось, и вытиканский сыбор не зыпрещает, черт бы вас пыбрал!! С сегодняшнего дня нычну зыпирать двери, кыгда зыхычу, ды хоть бы выыбще их не ыт- крывал, ды хоть бы выыбще из комныты не выхыдил, ды хоть через былкон прыгал, право имею!! В мыем возрасте имею право на ключ, сколько хычу пывырачивать ключ в зымке, пыавыарачивать в зымке, в зымке, в ЗАМКЕ!!!

А когда ему удалось произнести открытое «а», сестра поняла, что ничего не поделаешь, что в брата вступила воля, что сильнее ее молитв и лучше отступить, не дразнить, потому что кто там знает, что в нем сидит, шевелится, пытается выскочить из души; ну и удалилась она в свою комнату не спать целую ночь, бдить в посте и в жертве за братскую душу, демонами терзаемую. Брат старого К. так взволновался неожиданным преодолением в себе немужской дикции, что не смог сдержать потока слов, завороженный их звучанием.

Папараци, карамба, какаду, — декламировал он, а тем временем из шкафа показалась женственная женщина и даже как бы заподозрила, что веселье закончилось, потому что перед ней самый натуральный псих, и даже как бы ее хихиканье стихло, подошла она к брату старого К. и шепнула ему на ухо: