Шарлотта - Давид Фонкинос Страница 24

Без объясненья причин Альберта бросили в концлагерь

Заксенхаузен – к северу от Берлина.

Его заперли в грязном бараке вместе с другими людьми.

Некоторых из них он знал.

Они перекинулись парой слов, чтоб успокоить друг друга,

Изображая – довольно неубедительно – этакий оптимизм.

Но на благополучный исход никто не надеялся —

Слишком уж далеко зашло это дело.

Их оставили подыхать без воды и без пищи.

Почему к ним никто не приходит?

Как могут их же сограждане так обращаться с ними?

Много часов спустя двери барака открылись,

И к ним вошли офицеры.

Кое-кто начал протестовать,

И «крикунов» тут же схватили.

Их увели куда-то в дальний конец концлагеря.

Больше никто их не видел.

Арестованным объявили, что предстоит допрос,

И приказали встать в очередь.

Люди прождали, стоя много часов на холоде.

Те, кто был слишком стар или болен, чтобы выдержать эту пытку,

Падали с ног, и их уносили.

Этих тоже больше никто не увидел.

Нацисты пока еще не казнили в открытую —

Убивали строптивых или больных где-нибудь на задворках.

Альберт относился к тем, кто еще сохранял достоинство.

Именно так: это были достойные люди,

Не желавшие умножать своей болью все остальные несчастья.

Стремление устоять – только это и мог человек сохранить,

Когда ничего другого уже не осталось.

Подошел и его черед.

Он стоит перед молодым человеком, который годится ему

в сыновья.

Так ты у нас врач? – говорит тот с ухмылкой.

Да, врач.

Не удивляюсь, работка типично еврейская.

Ну ничего, здесь тебе не придется бездельничать, мерзкий лентяй!

Его, Альберта, считают лентяем?

Да он ведь всю жизнь работал как каторжный,

Чтобы продвинуть вперед медицину!

И если больные не мрут от язвы, то в этом его заслуга.

Альберт опускает глаза, это невыносимо.

Смотреть на меня! – орет молодой нацист.

Смотреть на меня, когда я с тобой говорю, слышишь, падаль?

Альберт поднимает голову, словно марионетка,

Берет протянутый ему листок.

На листке указан номер барака и его личный номер —

Он уже не имеет права на имя.

Первые дни проходили ужасно:

Альберт не привык к ручному труду,

Он был истощен, но знал, что обязан держаться:

Упасть – это значит погибнуть,

Отправиться на задворки, откуда никто не вернулся.

Истощение притупило умственные способности,

Временами мозг его отключался,

И он начисто забывал, кто он и где находится.

Такое бывает с людьми после кошмарного сна —

Им нужна хоть пара секунд, чтобы включиться в реальность,

Альберт же часами не выходил из мутного забытья,

Где сознание затуманено.

А Шарлотта с Паулой, убитые тем, что творилось вокруг,

И отсутствием новостей от Альберта,

Ходили в комиссариаты, как и сотни других женщин,

Которые обивали пороги, протестуя и добиваясь ответа:

Где наши мужья?

Где наши отцы?

Сообщите о них хоть что-нибудь! – умоляли они,

Скажите хотя бы, они еще живы?

Шарлотта каким-то чудом попала в один кабинет.

Она принесла с собой теплое одеяло.

Я хотела бы передать его моему отцу, униженно просит она.

Слушая это, нацисты едва сдерживали смех.

Как его имя? – спросил наконец один.

Альберт Саломон.

Прекрасно, ты можешь идти, мы этим займемся.

Но я бы хотела сама передать одеяло… прошу вас!

Нет, это запрещено.

В настоящее время свидания отменены.

Шарлотте понятно: настаивать бесполезно.

Лучше смолчать, лишь бы отец получил одеяло.

И она покорно ушла.

А нацисты расхохотались, едва она скрылась.

Ах, до чего же трогательно!

Евреечка хочет согреть своего дорогого папашу.

Ха-ха-ха! – гоготали они,

Вытирая заляпанные сапоги об одеяло Шарлотты.