Стоянка запрещена - Наталья Нестерова Страница 24

– Тётя Вера – матёрая сплетница и склочница, её весь дом боится.

– Хочешь, я ей рога обломаю и на пуговицы пущу?

– Нет. Выпусти меня! – просила я и дёргала ручку двери.

– Погоди. Нам нужно поговорить. Ася, ты мне нравишься! Очень, безумно, уже давно. Мы ведём себя как детсадовцы, младшая группа, на горшок по очереди.

Напоминание о детском саде было своевременным: с минуты на минуту тётя Вера приведёт маму, чтобы на виду у всего двора продемонстрировать мой разврат. Тётя Вера не сумасшедшая, просто очень злая. Как растению требуется свет и вода, так нашей соседке – уверенность в греховности людей. Тётя Вера живёт исключительно благодаря чужим порокам, реальным и выдуманным, активно пропагандируемым. Объяснить всё это Косте, привести примеры быстро не удастся, а время не терпит. Костя в лицо назвал тётю Веру бабкой и каргой (за глаза её похлеще величают) – плеснул в горелку мизантропки керосина. Моим родителям теперь не поздоровится.

– Открой дверь! – потребовала я.

– Выслушай меня! Куда ты рвёшься, когда тебе в любви объясняются?

– Не надо любви, не надо объясняться, – быстро говорила я.

И пыталась открыть дверь, нажимая на кнопки, дёргая рычажки. Чем современнее машина, тем заумнее. Как дверь открывается – без инструкции не сообразишь. Стекло ползёт то вниз, то вверх, а дверь ни с места.

– Почему, Ася? Почему ты не хочешь выслушать меня?

– Ничего у нас не получится. У нас…

– Разные интересы? Филологические, – усмехнулся Костя.

Я не видела его лица, поскольку повернулась спиной, но хорошо представляла гримасу под названием «чушь собачья». Наконец мне удалось выбраться из плена: оказывается, следовало рычажок двинуть вправо и потянуть за металлическую петельку.

– Скажи честно, – снова усмехнулся Костя, но уже с другой интонацией, теперь на его лице наверняка написано: «Облом!»

Я повернулась, посмотрела на него, чтобы проверить свою догадку. Так и есть: «Облом полнейший!»

– Признайся, что я тебе противен, не нравлюсь. Зачем прятаться за русский язык, когда элементарно не испытываешь ко мне…

– Чушь собачья! – вырвалось у меня. – Хотя, конечно, облом.

Я вываливалась из машины, а Костя сыпал вопросами:

– Как ты сказала? Не противен? Почему чушь? Какой облом? Ася, не убегай, скажи!

Но я рванула к подъезду. Взбежала по лестнице и влетела в квартиру, на ходу сбросила дублёнку, чуть не упала, снимая сапоги.

Мама с тётей Верой разговаривали на кухне.

– Своими глазами видела, – доносила тетя Вера. – Навалился на неё бандюган, ручищей между ног тыркает, свои штаны расстёгивает, за сиськи голые ее мацает. Скажи, Ася, так и было!

Она ещё от меня требовала подтверждения! А фантазии-то эротические у сплетницы – ого-го!

– Никто меня не «мацал». И штаны не расстёгивал.

Мама сделала круглые глаза: не спорь с ней, не заводи!

Раз в жизни, охмелев от пива и поцелуев, затем от страха протрезвев, потом из-за бурных полярных эмоций окончательно потеряв нравственные ориентиры, я была готова дать отпор противной старухе. Нельзя! Мама не велит.

С заверениями: мол, обязательно с дочкой поговорит, спасибо, что предупредили, – мама вынудила соседку направиться к двери и выпроводила.

Я стояла у окна и смотрела на Костю, который расхаживал возле машины и курил. Откуда у него сигареты, он ведь не курит? Значит, нервничает отчаянно.

Подошла мама и стала рядом:

– Костик совсем не изменился.

– Ага, с трёхлетнего возраста.

– Доченька, рост у мужчины не главное! Среди гениальных мужчин две трети были низкорослыми, начиная с Наполеона и кончая Дастином Хоффманом. Чем короче мужчина, тем…

– Длинней его претензии. Комплекс коротышки.

– Не говори так о Костике! Если он тебе нравится, не мучайся по пустякам.

Можно было бы объяснить её прозорливость материнским инстинктом, если бы я не знала, что бабушка поработала, донесла про мои терзания.

– Мама, почему все терпят беспардонность тёти Веры?

– Себе дороже связываться. Она ведь одним про других рассказывает, а интерес к чужому грязному белью не вытравишь.

– Ложки нашлись, а осадок остался.

– Что?

– Это из анекдота. Абрам говорит Соломону: после вашего визита ложки серебряные пропали. Через некоторое время встречаются, Соломон спрашивает, не обнаружилась ли пропажа. Ложки нашлись, отвечает Абрам, но осадок остался. После сплетен тёти Веры тоже осадок… Смотри, смотри! – воскликнула я.

Из подъезда вышла тётя Вера, Костя выбросил окурок и шагнул к ней. Слов не слышно, видно в сумерках плохо, но суть диалога угадывается безошибочно. Костя что-то гневно произносит, поднимает кулак и… о, ужас!.. тычет пальцем пенсионерке в нос. Она огрызается, руками машет, отступает… Поскальзывается, падает. Костя помогает ей встать. Не деликатно, за локоток, как до́лжно упавшую старушку поднимать, а грубо – рывком за грудки. Кажется, он даже оторвал её от земли и потряс в воздухе, прежде чем поставить на ноги. Жалко, звук отсутствует. Зато публика появилась, четверо или пятеро, взрослые и подростки. Тётя Вера явно призывает свидетелей вызвать милицию. Публика не торопится, значит – наши соседи по дому.

Последние Костины слова я наверняка угадываю. Маленьких детей учат: «Не тычь пальцем!» Но если ребёнок становится звукорежиссёром или звукооператором, ему приходится часто использовать указательный палец: «смотри на время», «дай слово гостю» и так далее. Костя тыкал в тётю Веру пальцем как рапирой: «Заколю, если посмеешь Асе кровь портить!»

Мы досмотрели окончание спектакля. Костя сел в машину и, газуя, умчался. Тётя Вера попыталась заболтать своим возмущением свидетелей. Но те быстренько ретировались.

– Йес! – выкинула я руку вверх как подросток, нахватавшийся примитивных жестов из голливудских фильмов. – Есть управа и на распоясавшихся сплетниц. Старость, конечно, надо уважать. Но и старость должна знать своё место, не превращаться в полицию нравов. Мама, я за книжками приехала.

У моего отца уникальная библиотека по языкознанию. Начал собирать ещё до моего рождения. Большинству книг не суждено быть переизданными. Папа – добрейшей души человек. Но если встанет вопрос: отдать семейное добро или пожертвовать методической брошюркой киргизского университета, выпущенной в помощь национальным кадрам в каком-то мохнатом году, – папа легко расстанется и с мамиными украшениями, и с хрусталями-сервизами, под зачистку отдаст нажитое имущество, только брошюрку не трогайте. Не приведи господи случится пожар, папа, боюсь, не маму станет спасать, не документы-паспорта будет хватать, а книжки выносить.

Папе большинство книг для работы не требуются, а мне – необходимы. Папе ничего не жалко для дочки, кроме библиотеки. Смотреть на папу, когда я прошу на время какую-нибудь книгу, уморительно.