Чистилище. Книга 2. Тысяча звуков тишины (Sattva) - Валентин Бадрак Страница 24

И как-то я сам предложил старшине добровольно выполнить все упражнения лучше или дольше любого бойца или даже сержанта в роте с тем, чтобы превосходством добиться освобождения от ночного идиотизма. Громила, походящий на слегка выбритую и облаченную в военную форму обезьяну в метр девяносто ростом, озадаченно почесал свою широченную грудину. Взглянув на его мужицкую ладонь с продолговатыми, узловатыми пальцами, я уже пожалел о предложении. Но он нашел его забавным. Более того, в ходе ночного представления он предложил всем желающим состязание за право перейти в касту неприкасаемых. К удивлению сержантского сообщества, я и вправду выдержал испытание, не сумев повторить только приседание на одной ноге, но зато легко победив в отжимании, удержании уголка и других статических упражнениях.

Наконец сержанты пошептались, и один из них скинул с себя китель и сапоги. «Спарринг», – постановил старшина, восседая королем-распорядителем у стены. Противник, как выяснилось позже, оказался жителем далекого Благовещенска, где подпольно в роте морской пехоты местного училища осваивал искусство древней корейской борьбы. Говоря проще, он искусно размахивал ногами во все стороны, нанося ими одинаково ловко прямые и боковые удары. Первое ощущение было такое, что это просто боксер с невероятно длинными руками, которые на шарнирах движутся в любых плоскостях. Несколько раз он довольно удачно пнул меня, а раз даже попал своей острой пяткой в печень. Но я выдержал приступ резкой боли, а он отчего-то не воспользовался открывшейся возможностью добить меня. И это его погубило, ведь мне эта победа нужна была в сотню раз больше, чем ему. Расслабившись доступностью мишени, он стал размахивать ногами вольно, работая больше на публику, поддерживая антураж артиста, но не бойца. Во время одной из его атак я внезапно поймал ногу, сделал быстрый подскок, от которого он начал валиться на спину, и ловким, очень коротким, почти невидимым движением нанес ему удар кулаком прямо в солнечное сплетение. Видно, удар оказался точным, потому что он грузно повалился на спину, крепко ударившись при этом затылком о пол. Больше он не поднялся, а я с той ночи стал одним из приближенных к сержантскому составу. И, как водится, кандидатом в сержанты.

Полгода пролетело незаметно, и гигант старшина перед самым отъездом на дембель на вопрос ротного ткнул своим медвежьими пальцем на мою фамилию в списке претендентов-сержантов, которые должны были остаться в Гайжюнае. Так бы оно и случилось, но, нашив на погоны две красные ленточки, я допустил роковой промах. Дело в том, что моя неуемная самооценка, мои несдержанность и нетерпимость к окружающим росли в геометрической прогрессии, как растут ненатуральные, напичканные пестицидами плоды. И когда сержант более старшего призыва отдал мне приказ, показавшийся несовместимым с моим новым статусом, я жестоко и с наслаждением избил его в туалете, проигнорировав даже негласное правило не оставлять следы на лице. Признаюсь честно, я вовсе не планировал бить его по лицу, бить нещадно и так долго, пока меня не стали оттаскивать два других сержанта, прибежавших на шум. В какой-то момент я просто взбесился, меня охватил такой экстатический восторг от причинения боли, что я перестал контролировать ситуацию, мной управлял дьявол.

Еще я хорошо запомнил, как ошарашенный ротный хотел скрыть чрезвычайное происшествие и даже некоторое время откровенно прятал разукрашенного командира отделения в старшинской каптерке – кладовой с узким проходом и стеллажами до потолка. Меня это забавляло, даже потешало. Но в столовой измордованного сержанта приметил дежурный по полку. Эта нехитрая история окончилась совершенно тривиально в кабинете у командира полка. Я подозревал, что командир роты – пустое место в глазах командира полка, но что младшие офицеры в глазах старших являлись откровенным ничтожеством, стало для меня неприятным открытием. Когда я услышал, каким базарным матом полковник поносит капитана, я даже подумал по этому поводу: «Если такие тут обычаи, то почему бы сержантам не бить молодых солдат?» Я, естественно, вообще не воспринимался за человеческое существо, и это тоже был поучительный опыт. «Этого, – командир полка презрительно ткнул на меня пальцем, говоря съежившемуся капитану, – я бы посадил остальным в назидание, а тебя бы, капитан, снял к чертовой матери! Но я уже три года полком командую, и из-за таких выродков никак вылезти из дерьма не удается. Так что, считай, повезло. Отправить гниду куда подальше. Пусть на войне учится уму-разуму». Я с тоской смотрел на его запойные круги под глазами и на желтые, гнилые зубы. Капитан же, нервно моргая, преданно козырял и щелкал каблуками. «Не подозревает даже, как комично, как тупой клоун, выглядит. И это командир сотни удалых десантников», – с тоской подумал я тогда. Для себя же сделал странный, почти противоположный вывод: «Тоже мне, воспитатели, даже наказать меня не способны». Сам того не осознавая, я все больше приобщался к насилию. Мои глаза уже видели много, мое сознание всосало пылесосом все то, с чем хоть раз сталкивался взор. И так же, как в пылесосе грязь и пыль складируется в отдельном мешочке, так все раздражители, познания о насилии и разрушении двуногих существ суммировались и складировались в особом отделе мозга.

Я же ничего не знал о своих накоплениях. Более того, моя память стала с трепетом и благоговением относиться ко всем тем событиям, участником которых я оказывался, – каждое воспоминание воспламеняло мою кровь, когда я думал об одном, самопроизвольный щелчок памяти переключал меня и на другие, в голове возникал устрашающий пожар. Потому-то и теперь, в Гайжюнае, я думал, что если в наказание за бесчинства я получил войну, к которой яростно стремился и к которой так настойчиво готовился, значит, все не так уж плохо в нашей деревне».

6

Лантаров оторвался от чтения, но его размышлениям помешал кот. Ухарски легким прыжком он вскочил к нему на постель, театрально изогнулся, а затем произвел протяжное, требовательное и безотлагательного «мяу».

«Привык уже ко мне, приходит на постель, – удовлетворенно подумал Лантаров, – ясное дело, котяра выбивает себе пожрать». Он решил не вставать.

– Ах ты наглая рожа. Как человек! – Лантаров ухватил животное за широкую, с длинными усами морду, и легко потрепал его, а затем прошелся по упитанному брюшку. – Да ты и так толстяк, куда тебе еще?

Кот сел, непринужденно зевнул, обнажив тонкие, острые зубы, а затем впился в Лантарова пристальным, недовольным взглядом мерцающих остроугольных зрачков. Человеку показалось, что на него уставились вовсе не кошачьи глаза – кто-то могучий, неприступный и бесконечно сильный снисходительно взирал на него из глубины веков сквозь кошачьи глаза, пользуясь ими, как перископом.

– Ну, ты, гадкий упырь, не смотри на меня так, – Лантаров не выдержал молчаливого напора кота и, закрыв ладонью всю его морду, тихонько оттолкнул.

Кот ретировался. Он сел уже не перед человеком, а на почтительном расстоянии от него, на углу постели, с которой можно было спрыгнуть в любой момент. Оттуда, с безопасного расстояния, ушлый предводитель хвостатых стал хмуро и взыскательно наблюдать за представителем чужого племени, ведя осаду его сознания. За две недели, которые новый жилец провел в доме, кот превосходно изучил его, зная человека в сотню раз лучше, чем тот знал кота.