Подлинные имена бесконечно малых величин - Сергей Дигол Страница 24

Боршевич хмыкнул.

– Сама решай, к сожалению или к счастью, но мой ответ – да, – сказал он, видя как Анна бледнеет на глазах.

– Зачем вы так со мной?

У нее и правда потемнело в глазах, а голос предательски задрожал.

– Я? Я всего лишь предоставляю выбор, который, если честно, дается не каждому. Я же не разыгрываю из себя благотворителя, говорю прямо, как и положено в разговоре двух взрослых людей. Да, прокурор – негодяй, мерзавец и бабник, ну так кто из прокуроров ангел? Большой, кстати, любитель унизить чужих мужей. Соблазняет их жен и вынуждает тех мириться с щедрыми подарками, с которыми их жены возвращаются домой. Вынуждает, потому что четко понимает свое и их место. На то он и прокурор. С женами тех, кто может ответить, не связывается. Не в смысле по морде – этих-то чего бояться с персональной охраной? А вот тех, кто сидит повыше или хотя бы вровень, не трогает. Бьет только по слабым – у таких почти всегда жены на загляденье.

Боршевич остановил взгляд на уровне декольте Анны, но той было не до смущения: только бы в обморок не грохнуться.

– Он, конечно, страшный человек, – сказал Боршевич. – Встать у него на пути не пожелаю и врагу. Еще меньше хотелось бы стать его врагом. Сейчас у нас уникальный случай. Записаться в его друзья. Ну, или хотя бы уберечь себя от его вражды. Ну и, – он покрутил опустевшим бокалом, заглядывая в него как искушенный дегустатор, – спасти твоего мужа.

Он словно все рассчитал: заранее договорился с официантом, который появился с десертом в тот момент, когда на столе было бы уместнее самое перченое блюдо из меню этого, надо признать, вполне успешно косящего под мексиканский ресторан заведения. Анну не удивило, что тарелок было две. Удивило то, что одну из них официант поставил перед ее носом.

– Жареное мороженое, – кивнул на ее тарелку Боршевич, заказавший себе идентичное по виду блюдо: два чуть приплюснутых, похожих на обжаренные в панировке котлеты, шарика, политых тонкой струей лоснящегося шоколада.

– Вариант, конечно, ужасный, – сказал шеф, десертной вилкой разламывая шарик на две неравные части. Под золотистой поджаренной корочкой и в самом деле оказалась густая белая масса, напоминающая сливочный пломбир. – И, конечно, единственное, что ты сможешь оценить, хотя я и не имею никакого права требовать оценки своих усилий. И все-таки единственное, что ты можешь отметить в этих обстоятельствах, так это мою искренность.

Он сморщился, видимо, от пронзившего зубы холода от мороженного.

– Мы взрослые люди, – сказал Боршевич с отходящей от болью гримасой, – и оба понимаем, что избегаем прямо говорить об интимных отношениях. Заметь, речь не идет о классической ситуации: начальник склоняет к сексу секретаршу, хотя мне всегда казалось, что это больше надо секретарше. Секс со мной не принесет тебе ничего – я, конечно, не имею в виду плотские удовольствия. Вытащить твоего мужа из тюрьмы не в моих силах, вот о чем я. Самому бы теперь, как видишь, не загреметь. Прокурор Сырбу – единственный шанс, может, даже последний. Все организуем как надо, от тебя требуется лишь одно. Согласие. Конечно, – выслушав в паузу ее молчание, продолжил он, – есть и другие варианты. Например, высыпать мне на голову салат, к которому ты не притронулась, или раскроить мне череп тарелкой с мороженым. Кстати, никогда не догонял, почему два крохотных шарика кладут на такое огромное блюдо. В любом случае я все пойму. Никто не вправе осуждать женщину, если кроме себя самой за ее честь некому постоять. А что для тебя важнее – честь или любимый человек, это и есть выбор. Я хочу, чтобы ты это четко поняла. Выбор, а не ультиматум.

Времени на молчание у нее больше не было, и это уж точно попахивало ультиматумом.

– Выбор, – сказала она. – Значит выбор, это лечь под мерзкого даже на фотографии подонка?

– Редкостная сволочь, – поспешил согласиться Боршевич. – Взяточник, ублюдок, быдло, неуч, блядун, хам, выпивоха. Наверняка убийца – а что, обычное дело для отечественных прокуроров. Но при этом – хитер, коварен, осторожен, подозрителен и, по своему умен. С мужьями любовниц он действительно безжалостен, если за жестокость принять унижения в обмен на материальные блага. Я думаю, ты для него можешь стать первым исключением из правил. Твой муж, уж прости, что бью по больному, и так унижен до крайности. А вместе с ним и ты сама. Так что, как по мне, с его стороны все может ограничиться щедростью. В том числе, в виде помощи твоему супругу. В конце концов, – добавил он, не замечая признаков доверия во взгляде Анны, – это единственный человек, с которым я в состоянии тебя свести, и который реально находиться где-то на одной чаше весов с Кондрей. Который, заметь, не меньший подонок, при том что на его благотворительность мы не можем рассчитывать. А большего сделать для тебя я не в состоянии.

– Мне кажется, вы для себя стараетесь.

Боршевич не растерялся. Напротив, немедленно и даже с жаром закивал.

– Я и не спорю. Хотя, справедливости ради, ты могла бы вспомнить, что для себя, как ты выразилась, я стараюсь из-за проблемы, возникшей на фоне вашей семейно-криминальной драмы. Да, мне нужно выйти на прокурора Сырбу, мне остро необходимо его заступничество. Но я пока, если честно, понятия не имею, как нам это сделать. Можешь не верить, но твое положение кажется мне более выгодным. Понравишься прокурору – получишь реальный шанс спасти мужа. Главное – понравиться ему. Постараться понравиться.

– Да вы что? Он же все поймет, стоит мне только заговорить о ваших проблемах.

– Боже тебя упаси! – всплеснул свободной от поедания мороженого рукой Боршевич. – И не вздумай заикаться. Тогда точно все. Нет, конечно же нет! Я еще подумаю, как это сделать получше, и очень рассчитываю на твою поддержку.

Анна взглянула в свою тарелку. Жареное мороженое пускало из-под себя медленные молочные лужицы. Обволакивающая корочка сохраняла первоначальную форму – вот бы ей самой не растерять свои сомнения и свою решимость. Главное – понимать, на что решаешься.

– Я ведь уже двадцать лет в бизнесе, – напомнил Боршевич. – В принципе, столько бизнес здесь и существует. И почему-то мне кажется, что я не совсем уж безнадежный идиот. Понимаю, что наезда уже не избежать. Даже если бы ты уже лет пять была замужем за прокурором и с гордостью носила фамилию Сырбу, норковую шубу и бриллиантовое колье. Заказ оплачен, наезд состоиться, а завтра или через неделю – вопрос первостепенный лишь в одном смысле. Чтобы успеть припрятать как можно больше документов, которые нам же потом будут ставить в вину. Возможно, на первом этапе, пока вы будете притираться друг к другу, ты будешь просто делиться со мной какой-то информацией. С кем встречается Сырбу, куда ездит, кому звонит. Может, даже удастся увидеть какие-то документы – это тоже может оказаться очень полезным. Не надо бояться, я сориентирую и конкретизирую свои пожелания. Сейчас главное – постараться ему понравиться. Ну так что, заговорщица? По рукам?

Он не протягивал ладони, сидел все так же, откинувшись на спинку и улыбаясь. Как ей казалось, не без смущения. Вариантов ответа было не так уж и много. Можно было обдать Боршевича трехэтажным матом, что привело бы его, хотя бы на время, в шоковое состояние. Анна была единственной из его сотрудниц, кто не считал, что ненормативная лексика придает женщине привлекательности в глазах шефа. Был и более радикальный вариант. Завопить что есть силы, а когда в комнатушку, считающуюся одним из залов ресторана, ворвется испуганный официант, а за ним и побледневший охранник, можно будет разыграть стандартную, но все еще эффективную постановку из репертуара опытных стерв. Прижавшись к стене и заливаясь слезами, обвинить растерянного мужчину за столом в попытке изнасилования. На робкие успокоения – голосить как можно громче, требовать полиции и журналистов криминальной хроники.