Ящик Пандоры - Марина Юденич Страница 24

— Насчет «узнаешь» — не сомневайся. Насчет «добираться» — твои проблемы, я тебе такие деньги плачу, что давно уже мог купить небольшой самолет. А насчет того, что я куда-то уезжаю, — не твоего ума дело. И вообще — будешь подслушивать, уволю к чертовой матери!

Несколько дольше других задержался начальник службы безопасности, получавший указания относительного того, где необходимо расставить дозоры и как их проинструктировать.

— И последнее, — вдруг вспомнила Ванда, когда они уже направлялись к выходу. — Эта девочка, у которой убили дедушку. Что с ней теперь? По крайней мере где она?

— Не беспокойся, — досадливо и самодовольно отмахнулся Подгорный, — я распорядился. Ею занимаются: охраняют, лечат, в смысле — успокаивают, организуют похороны и прочее…

«Сволочь!» — про себя констатировала Ванда, но от комментариев вслух воздержалась.

* * *

Время было позднее, и она спешила попасть домой. Дело было даже не в том, что в такое время совершенно пустой, густо заросший зеленью двор ее дома, а вернее, огромное внутреннее пространство целого жилого массива, старого, сталинской еще постройки, ее страшило или таило какую-нибудь опасность. Страха не было: она родилась и выросла в этом зеленом уютном лабиринте, расположенном вблизи от шумного и многолюдного московского проспекта, но как бы и в стороне от него, отчего атмосфера здесь была почти домашней. За двадцать с небольшим лет ее жизни здесь сменилось не так уж много народа, и почти всех жильцов она знала если не лично, то внешне-то уж точно. Знала и местных алкоголиков, хулиганов, уголовников, отсидевших свое и вернувшихся на старое место, молодую поросль наркоманов и просто задиристых тинейджеров, словом, всю социально опасную, как принято говорить официально, прослойку местного населения. Знала и не боялась: своих здесь не трогали, как-то уж так повелось, это был типичный старомосковский двор, и он упорно хранил свои традиции, не желая подчиняться веяниям новых времен.

Спешила она потому, что изрядно устала на работе: двенадцать с небольшими перерывами часов, проведенных на ногах в огромном зале крупного супермаркета, вытягивали, казалось, все жизненные силы, отпущенные на этот день, и до дома она всякий раз добиралась, мобилизуя самые последние остатки энергии. Кроме того, ночь выдалась отвратительная и никак не располагала к неспешным прогулкам под луной. Было холодно, временами начинал накрапывать мелкий дождик, вроде даже вперемежку со снегом, но когда он прекращался, холодная влага отступать не желала и заполняла все пространство сырым, непроглядным туманом. Туман растекался повсюду, сплошной клубящейся пеленой застилая обзор на расстоянии двух шагов, словно пытался бороться со всеми источниками света: редкие фонари, лампочки над дверями подъездов и светящиеся окна домов во влажной пелене казались зыбкими, нереальными; чудилось, еще немного — и клубящаяся влага поглотит их совсем, и на всем свете воцарится мрачное, темно-серое, сырое непроглядное царство. Более того, казалось, вопреки физическим законам, что туман научился поглощать и звуки: вокруг стояла абсолютная, неземная какая-то тишь.

Словом, она спешила и, очевидно, сильно раздражала туманное царство, потому что стук ее высоких каблуков гулко разносился по всему лабиринту огромного двора.

До родного подъезда оставалось совсем немного, когда она скорее почувствовала, чем услышала в белесой пелене негромкие, быстрые шаги позади себя, но не испугалась: мало ли кто из соседей, припозднившись, так же как и она, торопится побыстрее спрятаться от пронизывающей осенней сырости за дверью собственного дома.

Не испугалась она и когда вдруг почувствовала, что невидимый спутник — совсем рядом, и ощутила его руку на своих светлых, распущенных по плечам волосах. Собственно, это ощущение, возможно, даже успокоило ее: он не схватил, не дернул ее за волосы, а легко коснулся их, ласково проведя рукой от затылка к плечам.

— Кто… — Она быстро, но не испуганно повернулась, намереваясь слегка игриво поинтересоваться, кто это решил в такую неподходящую пору приласкать ее, абсолютно уверенная в том, что в сизой пелене различит сейчас хорошо знакомое лицо кого-то из соседей, возможно, слегка подвыпившего — вот и потянуло на ухаживания и ласки…

Но ничего подобного она не увидела. Зато ощутила ледяные, словно отлитые из нержавеющей стали пальцы у себя на шее, которые сразу же сжали ее горло так, что отчаянного последнего крика своего она не услышала, и никто не услышал: закричать она так и не смогла. Еще почувствовала она сильный удар в грудь, чуть выше солнечного сплетения, и вслед за ним еще один, и только после второго — боль и жар в тех местах, куда наносились удары. Однако понять, что удары наносят не рукой, а ножом, и тепло, которое чувствует она, — это тепло хлынувшей ее крови, она не успела: сначала сознание, а потом и жизнь покинули ее тело, медленно осевшее на влажную холодную мостовую, когда убийца ослабил хватку и разжал пальцы, сжимавшие ее шею.

Тело юной женщины обнаружили довольно быстро, спустя пару часов после убийства, когда к одному из подъездов подъехало такси, доставившее домой загулявшую в ночном клубе компанию — молодую пару, живущую в этом доме, и подругу жены, решившую заночевать сегодня у них. В тумане водитель чуть было не наехал на распростертое тело, и только профессиональный опыт позволил ему ударить по тормозам так быстро, что машина остановилась в нескольких сантиметрах отлежавшей на земле женщины. Находясь в состоянии стресса, он оказался не способен даже бегло проанализировать ситуацию и последовал за первым, наиболее расхожим объяснением, выскользнувшим из подсознания: женщина мертвецки пьяна. Таксист выпрыгнул из машины, изрыгая страшные ругательства, и уже занес ногу для удара по безжизненному телу, когда сознание наконец восприняло полностью картину, открывшуюся его взгляду.

* * *

«Господи, прости, что беспокою тебя по таким пустякам, но сделай, пожалуйста, так, чтобы он отказался от ужина, не приставал с разговорами и вообще сразу же завалился спать», — про себя молитвенно произнесла Ванда, вкладывая в эти нехитрые, почти детские слова всю силу своего убеждения, будто и правда дерзновенно полагая, что ей дано влиять на самого Господа Бога.

Разумеется, это было не так, и при всей своей страшной самоуверенности, раздражающей огромное количество людей, но справедливости ради следует отметить, некоторым образом обоснованной, Ванда была не настолько самонадеянной. Она верила в Бога, еще в ранней молодости определив для себя его образ как некой непознанной человечеством силы, оберегающей соотношение положительного и отрицательного во всей системе мироздания, начиная с масштабов планетарных и заканчивая каждой взятой в единстве и неповторимости человеческой душой. Это определение несколько примирило ее с вопиющими несправедливостями, происходящими периодически на свете, опять же в самых различных масштабах: рукотворными, чинимыми силами природы или вообще неведомыми силами, — ибо, согласно ее теории, каждая из таких несправедливостей — всего лишь некоторое и непременно временное нарушение баланса, которое рано или поздно будет восстановлено должным образом. Причем обе эти категории — «рано» или «поздно», как поняла она уже в зрелом возрасте, исчисляются отнюдь не в рамках общечеловеческих понятий времени. Потому заслуженная расплата не всегда настигает подлеца при жизни его и знающих о его мерзостях людей, что сильно их тревожит и обижает. Однако что есть людской век? Крупинка в песчаных просторах времени! И посланная кара падет на голову виновного, возможно, совсем в другом измерении. Но разве от этого сила ее уменьшится или меньшим будет его ужас пред карающей десницей?