Двуликий любовник - Хуан Марсе Страница 24

— Ты готов?

— Да, сеньор.

— Имей в виду, меня не пугает твой андалусский ак­цент. Наоборот, чем он сильнее, тем лучше.

— Да, сеньор, — отвечаю я, произнося слова как на­стоящий южанин.

Спрятавшись за занавесом, я глазею на публику. Де­ти устроились прямо на полу, у ног взрослых, сидящих в первом ряду. Стоит торжественная тишина, багровое вечернее солнце освещает цветные витражи, актеры играют самозабвенно, и каталонские слова пьесы зву­чат как торжественные гимны, рожденные на иной земле, в иную эпоху, в иных сердцах. Декорация пред­ставляет собой суровый зал с простым деревянным столом, за которым пируют двенадцать рыцарей-крестоносцев, на потолке сияет большая медная люстра со множеством лампочек, похожих на огоньки свечей. Действие близится к концу, и над садом, за цветными стеклами витражей, смеркается. Внезапно, в тот мо­мент, когда я уже готов выйти на сцену, электрический свет гаснет, и пьесу приходится прервать. Вносят све­чи и, чтобы как-нибудь заполнить неожиданную за­минку, начинают читать стихи каталонских авторов. Медленно умирает день, таинственное мерцание све­чей придает всему особенную значительность. Стихи кажутся прекрасными и печальными, в глазах взрос­лых блестят слезы, а дети смущенно притихли и заду­мались. Потом вносят десерт, сладкое вино и морсы для малышни — мне достается газировка, а когда зажи­гается свет, все бурно аплодируют, и пьеса идет своим чередом.

Мой выход в качестве зловредного андалусского паука длится совсем недолго, но публика потрясена. Я прибываю по воздуху на огромном серебряном подносе: черное как смоль чудище, зад над головой, ко­нечности шевелятся, словно крабьи клешни. Мой под­нос устанавливают посреди стола, и крестоносцы, си­ятельные вельможи из самых знатных каталонских се­мей, среди которых находится и представитель почтенного рода Валенти, предок хозяина дома, под­нимаются со своих кресел на сцене и, полные священ­ного ужаса, взирают на дерзкое плененное чудовище, готовое забегать по столу среди блюд и подсвечников. В этот миг, заметив условный знак сеньора Валенти, я распутываю жуткий узел из конечностей, медленно поднимаюсь, скрещиваю руки на груди и звонким и сильным голосом с легким южным акцентом, который у меня отлично получается, читаю потрясенной пуб­лике стихотворение Сагарры [17], сохранившееся в моей памяти по сей день:

Есть в мире чудесная роза,

Каталония — имя ее,

Сан-Жорди прижал ее к сердцу,

в ту розу он страстно влюблен.

Волшебною силою розы

Сан-Жорди на бой вдохновлен,

сраженный копьем смертоносным убит

кровожадный дракон.

Перед моим носом падает занавес, лавина аплодис­ментов завершает пьесу. Сеньор Валенти, автор и по­становщик спектакля, выходит со своей труппой навстречу публике. Актеры спускаются к зрителям, все поздравляют друг друга. Я смущен: девочки с любопыт­ством разглядывают меня, умиленные и восторжен­ные дамы осыпают похвалами. Однако очень скоро меня оттесняют в сторону. Я переодеваюсь. В гостиную опять приносят вино и сладости, и мне удается стянуть несколько печений. Сеньор Валенти рассказывает сво­им приятелям, как он отыскал мальчика, который, летя на роликовой доске, изображал Курящего Паука, слов­но настоящий циркач.

Чуть позже, когда сеньор Валенти собирается упла­тить обещанное, я вдруг начинаю сомневаться: завет­ный дуро кажется мне ничтожным по сравнению с другой, куда более желанной наградой...

— Чего же ты хочешь?

— Мне очень понравилась та рыбка наверху.

— А ты сможешь ухаживать за ней? Рыбку надо кор­мить...

— Она мне очень нравится.

Удивленный сеньор Валенти подумал немного, улыбнулся и посмотрел на меня с уважением.

— Ладно, по рукам. Забирай аквариум.

— Спасибо, сеньор.

Я со всех ног бегу за своим подарком. Прежде чем уйти, я сажусь на бортик, окаймляющий пруд напро­тив фасада, ставлю аквариум на колени и не отрываясь разглядываю блестящую рыбку. По саду бегают малы­ши, а чуть поодаль чинно прогуливаются юные пары. Над спящей водой пруда мелькают летучие мыши. Я гляжу на свое отраженье и не вижу его.

Темнеет медленно, и кажется, что ночь никогда не настанет. Внезапно дом, словно волшебный дворец, вспыхивает множеством огней, и до меня доносится печальная песня, которую поют едва слышно; она не­сется от беседки и розовой аллеи, ее подхватывают на противоположной стороне пруда, где гуляют взрос­лые и бегают дети. Печальные голоса поют о прекрас­ной, желанной и утерянной родине, о пылающих ро­зах и погибшей любви, а я обнимаю свой аквариум, крепко прижимая его к груди, словно это моя собст­венная жизнь, залог будущего счастья и милостивой судьбы, и что-то в этой едва слышной романтичной песне говорит мне, что я не одинок и ничто плохое не может произойти в этом мире...

Вдруг я замечаю какого-то хорошо одетого маль­чика, который огибает пруд и приближается ко мне. На вид он мой ровесник. У него на ногах желтые гольфы, а руки засунуты глубоко в карманы, что придает маль­чику независимый и самодовольный вид. Он останав­ливается передо мной и спрашивает, разглядывая аква­риум:

— Это твоя рыба?

— Да.

— Значит, ты украл ее из пруда.

— Мне подарил ее хозяин дома. Это золотая рыбка.

— Золотых рыбок не бывает, дурило.

Высокомерный вид мальчика начинает меня раз­дражать. Я смотрю на его вздернутый наглый нос, на четко очерченные толстые губы и сплевываю, едва не попав ему на ботинок.

— Катись отсюда, парень.

— Это японская рыба, — невозмутимо продолжает он. — А ты кое-чего не знаешь.

— Чего же?

— Этих рыбок можно держать в руках.

— Рыб нельзя брать руками.

— А вот и можно. Сейчас я покажу. Смотри.

Я все еще прижимаю аквариум к груди. Образован­ный мальчик смело запускает в него руку, вытаскивает рыбку из воды и подносит ее к моему носу. Рыбка судо­рожно колотит хвостом, неожиданно делает прыжок и, прочертив над нашими головами сияющую дугу, шлепается в стоячую воду пруда и исчезает. В одно мгновение от нее не остается и следа. Я отталкиваю маленького пижона, становлюсь коленями на парапет, окаймляющий пруд, и пристально всматриваюсь в мутную зыбь, надеясь разглядеть в ней блестящую рыбку. Тщетно. Опускаю в воду руку, отчаянно силясь нашарить ее в неведомых глубинах. Все мои усилия на­прасны — я больше никогда ее не увижу... И, обратив к моему врагу пылающее от гнева лицо, я испускаю отча­янный, душераздирающий вопль, боевой клич Фанеки, сигнал нашей команды к наступлению: «Кроличьи шкурки беру-у-у!»

Услышав этот вопль, злосчастный мальчишка в ужа­се улепетывает. Окаменев от ненависти, задыхаясь от отчаяния, я не двигаюсь с места и думаю о рыбке, кото­рая плывет в темной воде пруда, среди гниющей тины и скользких водорослей. В этой зеленой воде, думаю я печально, рыбку ждет неминуемая гибель...