Жизнь цирковых животных - Брэм Кристофер Страница 24

– Я не ничтожество. Я не ничтожество. Я не ничтожество. Тоби Фоглер сидел один в раздевалке во время паузы, разучивая монологи из «2Б». Скоро опять на сцену. Листок, на котором Тоби карандашом записал свои реплики, уже сильно измялся.

– Я. Не ничтожество. Я не. Ничтожество.

Сегодня на репетиции Фрэнк объяснил: эта фраза – ключ к его роли. Ему предстояло произнести ее всего один раз, но Тоби превратил эти слова в своего рода мантру, он хотел внедрить их в подсознание, чтобы ключевой фразой окрашивалось все, что скажет или сделает его персонаж.

– Не. Не. Не, – твердил он. – Ничто. Ничто. Ничто.

Близится полночь, пришлось переодеваться в третий раз, снова в матросский костюм: мешковатая блуза, свободно повязанный черный платок, брюки-клеш. На голове белая бескозырка, на ногах – белые носки и красные резиновые шлепанцы. Со сцены доносились судорожные ритмы хип-хопа – шел танец Рауля. После Рауля выступать ему. Пора.

Тоби встал, руки похолодели, в животе зашуршали льдинки. Нелепо испытывать страх перед сценой в подобном заведении, но так уж он устроен. Тоби потряс руками, словно отряхиваясь от тревоги.

За кулисами зеркала не было. Собственно и закулисного пространства как такового в «Гейети» не имелось – кладовка не больше стенного шкафа. По узкому коридору – повсюду окурки – Тоби прошел в тот угол у занавеса, где, с трудом укрываясь от взглядов публики, пристроился на стуле толстый, как сумоист, конферансье по прозвищу «Дырка».

Рауль закончил свой номер под жидкие аплодисменты. Руки у зрителей заняты.

Тоби передал Дырке диск с записью: в «Гейети» он музыку не оставлял, а то Дырка потеряет. Прошел Рауль, комбинезон и узкие трусики в руках, нагота смущала его не больше, чем коня.

– Они твои, мальчик. Выставка мопсов.

Дырка взялся за микрофон.

– Здорово было? Да. Гордость – лучшая форма любви, – бархатистый, ленивый голос обволакивал аудиторию. – А с таким орудием Рауль может любить еще лучше – и глубже. А теперь, чтобы получить настоящее удовольствие, совершим сентиментальное путешествие с нашим матросиком. Бад!

Полилась музыка «Сентиментального путешествия», прославленного хита 40-х годов. Эта песня, так заметно отличавшаяся от предыдущих, неизменно привлекала внимание публики. В зале, где и так по большей части молчали, сгущалась тишина.

Тоби легкой походкой вышел на сцену, под яркий свет. Он не смотрел на мужчин, однако чувствовал на себе их взгляды. Ему казалось, что в зале каждый держит лазерную указку, и его тело покрывается оспинками световых пятен.

Он превратился в молодого пьяного матроса, по уши в пиве и тестостероне, один в большом городе. Он улыбался, поворачивался то вправо, то влево, виляя задницей. Переминался с ноги на ногу – срочно нужно освободить мочевой пузырь. Повернувшись спиной к зрителям, он расстегнул ширинку со множеством пуговиц, приподнялся на цыпочки, притворяясь, будто пустил струю.

Прежде Тоби исполнял этот номер под «Пой, Пой, Пой». [27]Ему нравилась энергичная музыка, но в таком темпе его хватало только на одно выступление за ночь. Медленный танец можно было повторять снова и снова.

Не деньги привлекали его. Деньги всегда пригодятся, но стриптизерам платили всего полсотни за каждое выступление. Настоящие бабки заколачивали в «Зале Аполлона», холле театра, где можно было получить еще полсотни, зайдя с клиентом в отдельный кабинет, а то и несколько сотен, если пойти к нему домой. Всю процедуру от начала до конца Тоби решился пройти лишь однажды. Секс с незнакомцем показался формальным и неприятным, словно разделся перед врачом, и совсем уж не по себе стало, когда парень извлек бумажник и показал снимки жены и детей. Нет, в «Гейети» Тоби приходил главным образом ради самого номера. Когда он танцевал, он чувствовал себя красивым, клевым, желанным. Он выступал всего раз в неделю – днем он работал в «Кинко», [28]– но и одного раза в неделю достаточно. Я не ничтожество, я не ничтожество, я не ничтожество.

Он лицом повернулся к аудитории, ширинка осталась расстегнутой. «Пусть они смеются, пусть плачут, пусть томятся», наставляла миссис Вест учеников драмкружка в Милуоки. Случалось, какой-нибудь юнец орал: «К черту это, друг! Покажи член!» – но сегодня такого не будет.

Тоби изобразил, как он входит в отель и поднимается наверх, в пустой чулан, вроде той комнаты, которую он снимал, когда только приехал в Нью-Йорк. Подлинные образы, твердили ему учителя в Студии Герберта Бергхофа, [29]сильные сенсорные воспоминания. Ему бы пригодился стул или кровать для правдоподобия, но Дырка отказал: «Никаких декораций, парень. Это тебе не «Центр Линкольна». [30]Развязать платок, стянуть через голову рубашку.

Тельняшки на нем не было. Номер слишком короткий, некогда возиться с нижним бельем. И шлепанцы на ногах, чтобы не развязывать шнурки на сцене. Высокие ботинки ему больше идут, но так и не обзавелся. Белые носки – надо же зрителям куда-то совать чаевые. Шлепанцы с белыми носками не слишком-то уместны, но без них не обойтись – пол грязный.