Мойры - Марек Соболь Страница 24

Я наблюдала, как ее губы то и дело складываются в улыбку, после чего начинают быстро двигаться, еще быстрее, потом касаются рюмки, оставляя на ней тоненький след от помады. Я видела только две алые губы, они шевелились без устали, будто крылья мотылька, стрекотали и шуршали, мелькали и трепетали…

Понятия не имею, о чем она говорила.

В конце концов Аня спросила, как у меня дела. Наверное, приличнее было бы закончить тот вечер общими фразами, не откровенничать, какой смысл, куда спокойнее посудачить о том о сем, попритворяться, как она. Но ведь правда — это так любопытно, даже если она немного колется. Люди постоянно играют какие-то роли, жены перед мужьями, мужья перед женами; скрывая свои мечты, потребности, свою подлинную натуру, мы прикидываемся перед всем миром иными, чем есть на самом деле, отчаянно добиваемся хотя бы формального одобрения, но когда наконец осмеливаемся на искренность, ощущаем блаженство, уютную гармонию с миром.

А может, я просто почувствовала, что мне не о чем ей больше рассказать, ведь нет у меня ни дома, ни машины, ни денег, ни мужа, ни собственных детей. Мне нечего продать, кроме правды. И я начала рассказывать, хотя знала, что история моя выйдет невеселой, что наверняка она уйдет от меня в поганом настроении. Но разве отличное настроение — наша главная забота?

Говорила я медленно, обстоятельно, стараясь ничего не упустить, поведать подружке моих школьных лет обо всем, но прежде всего о Тебе, о днях, проведенных вместе. Каждый из них был таким пышным хрустящим ломтем жизни, смазанным медом, и мы вгрызались в этот ломоть с наслаждением, так что по подбородку текло. Каждый день я облизывала Твои пальцы, липкие от меда. Ничего не пропало с той поры, ни одной минуты.

Она задавала много вопросов. Слушала жадно мой рассказ о другой жизни. Не виделись мы очень давно, принялись высчитывать, оказалось, что почти двадцать лет. На улице я бы ее не узнала, как, впрочем, и никого из школы. Наверное, нам обеим нужен был этот вечер. Ведь не зря же она вдруг вздумала меня найти. Иногда необходим кто-то, кого давно не видел, человек из прежнего времени, чтобы заглянуть в него, как в зеркало.

Ночь все смягчает. Ночь, она волшебница. Ночью слова становятся пушистыми, как коты, они тихонько крадутся, мурлыча, ложь-мышь прячется от них в норку, и легче сказать правду. Ночью люди кажутся ближе, все стихает до шепота, все ощущается сильнее, голоса души не пропадают в этой тишине, как в шуме дня, как не пропадает собачий лай за пять кварталов отсюда. Ночью лай слышен во всем районе.

Сидели мы, попивали водку с соком, удобно устроившись, лениво глядя на огонек свечи. Разговаривали шепотом. Между словами бесшумно струилась ночь. По одну сторону стола была моя жизнь с умирающими детьми, с воспоминаниями о Тебе, по другую — ее бизнес, офис с дубовой мебелью и вся та суета, от которой рано или поздно захочется сбежать.

Она скинула туфли, сняла колготки, забросила их в угол, вытянула ноги, положив их на кресло, и придвинулась ко мне, закурила. Деланное оживление куда-то исчезло, теперь она была самой собой. Я подумала, что естественность ей очень идет. Мы опять были школьными подружками, доверяющими друг другу свои самые большие секреты.

Взгляд мой упал на ее стопы, ухоженные, нежные, как у маленькой девочки, с аккуратно накрашенными ногтями, с мягкой и гладкой кожей на пятках. Наши стопы различаются так же, как наши жизни: мои твердые, с мозолями, натертыми дешевой обувью, ногти не накрашены, даже не обработаны, такие, какие есть, без прикрас, честные и правдивые, будто им нечего скрывать, а ее ухожены до чрезмерности, свысока взирают они на дорогу, по которой ступают, притворяясь, будто никогда не потеют, никогда не обрастают жесткой слоистой кожей. Но ведь они красивые, какими и должны быть женские стопы. Выходит, я, такая духовная, пренебрегаю педикюром, отказывая тем самым собственному телу даже в толике уважения? Неужто художник всегда должен быть пьяницей, интеллектуал разгуливать с сальными волосами и обгрызенными ногтями, а у медсестры, которой не повезло в жизни, ноги должны быть как сучковатые поленья?

Взялась за ее стопы и положила себе на колени. Принялась их массировать, растирать. Она прикрыла глаза.

— Хорошо у тебя… — И улыбнулась.

Я взглянула на нее мельком и сразу забыла о ее присутствии, мысли потекли куда-то далеко, и лишь руки не прекращали двигаться. На минуту они освободились от меня, от моей осторожности, от добродетельности, которой я успела зарасти, точно сорняками, с тех пор как Тебя нет. Когда я опомнилась, контроль над руками уже был потерян. Я посмотрела на Аню, она слегка откинула голову, глаза по-прежнему были закрыты. Казалось, она заснула, устав от беготни по Кракову, разомлев после нескольких бокалов, выпитых со мной. Только спящий человек так не дышит.

Не знаю, что на меня нашло, дьявол ли в меня вселился, а может, ангел, но я стала целовать ее пальцы, сперва осторожно, напуганная тем, что делаю, а потом все крепче. Обхватывала их губами, облизывала, они были солоноватые, душистые. Давно уже себя не ублажала, а она была такая красивая, нежная, ароматная. Как хорошо ощутить все это заново, как хорошо…

Я подняла голову. Она смотрела на меня спокойно, без ужаса. Прижала стопы к моему лицу, подсказывала ласки, направляла мои поцелуи. Я встала на колени у дивана и начала целовать ее ноги, живот. Если и пробегала по спине легкая боязливая дрожь, то теперь и она улетучилась. Аня обняла меня, притянула мою голову к себе. Я догадалась, что стопы, положенные на кресло, были приглашением, что она не боится, что по какой-то причине она тоже этого хочет. Просунула руку под мою блузку, погладила мою грудь. Я почувствовала, что одежда невыносимо жжет, что я вся трясусь, сама не смогла бы расстегнуть ни одной пуговицы. Все-таки этот дьявол и не новый, но мой старый добрый знакомый подбрасывал дров в огонь, а теперь хихикает, покатывается со смеху, наблюдает, как я схожу с ума, как сдираю с себя блузку, как распускаю волосы, как визжу от счастья.

Все дальнейшее было полным безумием. Остановил нас свет, сочившийся сквозь жалюзи, соперничая с медленно угасавшей свечой. В себя мы пришли разгоряченные, где-то под столом, на холодном и твердом паркете…

Утром я приготовила завтрак, тосты и кофе с молоком. Мы расхаживали голыми по квартире, вместе мылись и все время смеялись. Подумала, что, наверное, ни одна из нас давно так много не смеялась.

— Ты порвала мне трусы.

— Дам тебе другие, только… таких красивых у меня нет.

— Неважно, пойду сегодня без них…

Ушла она около полудня. За вещами в отель, а потом прямиком на поезд в Варшаву. Ну а я сейчас сижу и пишу. Счастье, что сегодня воскресенье и у меня нет дежурства, не хотелось бы после такой ночи мчаться в больницу, так хорошо мне вчера было. Хотя немного чувствую себя грешницей. Надеюсь, Ты не сердишься на меня, сидя где-то там, на облаке. Я бы не сердилась. Даже, наверное, охотно бы посмотрела, как ты охмуряешь симпатичную девушку. Я ведь никогда не была ревнивой, впрочем, как и Ты. Знаешь ведь, что я никогда никого не полюблю так, как Тебя.