"Диагноз" и другие новеллы - Юстейн Гордер Страница 24

С ТОГО ДНЯ Теодор бился головой о стенку до самой смерти тридцать лет кряду и жил в заблуждении, что он и есть герой романа.

Он считал себя центральным образом романа, повествовавшего о душевнобольном в доме для душевнобольных. Он говорил о себе как о рупоре Писателя в романе. И хотя дом умалишённых составлял крохотный клочок Вселенной романа, — Теодор постоянно подчёркивал то, что именно эту сферу Писатель позволил себе раскрыть.

ДУШЕВНОБОЛЬНОЙ ПИСАТЕЛЬ никогда не уставал рассказывать врачам, и сиделкам, и всем, посещавшим его, что они жили своей жизнью в голове великого писателя.

— Всё, что мы говорим и делаем, разыгрывается в вымышленной стихии между строк космического романа, — заявлял Теодор. — Мы думаем, что мы представляем собой нечто благодаря нам самим. Но это всего лишь иллюзия. Мы все — Писатель. В Нём стираются все противоречия, в Нём мы все — единое целое.

Мы думаем, мы — настоящие, — так считают все герои романа. Но это представление — ошибочно. И Теобальд знает это. Ведь мы покоимся внутри в глубине его священной фантазии…

Он забавляется, дорогие мои коллеги, герои романа. Он забавляется тем, что может сидеть, удобно откинувшись в кресле, там, наверху, в Действительности, и внушать себе, что мы внушаем себе, будто мы — настоящие.

Но и то, что я возвещаю вам ныне: мы лишь нечто, внушённое себе Писателем, — но и это также всего лишь его самовнушение…

Таким образом, мы совсем не настоящие. Таким образом, мы отнюдь не сами по себе. Мы — только слова. И самое разумное было бы молчать. Но это решаем — говорить нам или молчать — вовсе не мы. Только писатель смеет распоряжаться словами, которые вкладываются нам в уста.

Теодор рассуждал перед своими слушателями о Боге, который видел их, хотя сам скрыт и они не могут видеть его… наивность, так как они составляли часть его сознания:

— Мы как мимолётные кадры кинофильма на экране. А экран не может защитить себя от того, кто демонстрирует фильм…

ВОПРЕКИ СВОЕЙ НЕСОМНЕННОЙ душевной болезни, этот одинокий человек создал в клинике свою собственную философскую школу, у него появилось даже несколько учеников. Они в первую очередь вербовались из дома умалишённых, но ещё и поэты и интеллектуалы из многих стран присоединялись к учению писателя. Все они, как и он, утверждали, что жизнь — роман и что всё в этом мире — иллюзия.

После смерти мастера все они разделились на два основных лагеря: с одной стороны, были те, кто утверждал, будто жизнь в буквальном смысле этого слова — роман, стало быть, в конечном счёте — слова, написанные обычными буквами на обычной бумаге. А с другой стороны, несколько более сдержанная и замкнутая аллегорическая школа довольствовалась тем, что настаивала: жизнь и есть роман. Оба направления выдвигали требование корректно излагать учение мастера.