Персона вне достоверности - Владислав Отрошенко Страница 24

«Здравствуйте, мой дорогой коллега!

Я никогда не разделял Вашей пылкой уверенности относительно того, что Вы легко сумеете отыскать не только следы мое го пребывания здесь, но и самое главное для Вас — эту призрачную эпистолу. Согласно нашему уговору, я оставляю ее именно там, где ей гарантирована, как Вы меня убедили, особая сохранность, — в стенах сумасшедшего дома, имеющего при себе научный архив. Я выполняю, мой друг, и вторую Вашу просьбу — я пишу эти строки в преддверии того акта, который должен к ним возбудить со стороны медицинского персонала и полицейских чиновников служебный интерес, что, по Вашему разумению, дополнительно оградит бумагу от случайной утраты… Все это бред, конечно, и Вы просто безумец, если по-прежнему утверждаете, что образы всякого сновидения обладают „относительной самостоятельностью“, то есть какой-то сказочной независимостью от частной фантазии… Впрочем, простите, простите меня за невольное глумление: теперь Вы действительно охвачены безумием, на которое Вы добровольно решились ради Вашего рискованного эксперимента, и Вы ничего не можете утверждать… К тому же, мой друг, сейчас не время продолжать нашу занимательную дискуссию: револьвер, раздобытый мною с большим трудом и столь необходимый мне для моего благоразумно скромного эксперимента, могут в любую минуту у меня обнаружить и насильно изъять…

Что ж! Если Вы все ж таки каким-то образом разыскали мое послание, — если Вы его ясно видите и даже читаете, то мне лишь остается признать Вашу правоту, коллега, и выполнить Вашу третью просьбу. Она состояла в том, чтобы я сообщил Вам на свое усмотрение такие сведения, которые Вас разом выведут из забытья, восстановят Ваше душевное здоровье, утраченное Вами в силу глубокого погружения в Вашу сновидческую жизнь, представляющуюся Вам в данную минуту абсолютно реальной жизнью, и вернут Вас к исходному пониманию вещей… О, отчаянная Вы голова! Осознаете ли Вы хоть теперь, сколь велика и неразумна была эта Ваша просьба! Осознаете ли Вы, как трудно мне оказать исцеляющее воздействие на Ваши рассудок и чувства, благополучно пребывающие в трагически неестественном положении!.. Не взыщите же, если Ваш опыт провалится и Вы будете потеряны для науки. Меня это огорчит безмерно. Ведь Вы были единственным из присутствовавших на моем докладе, кто глубоко и искренне его понял (не считая, конечно, нашего Председателя, существа, говоря откровенно, добрейшего и мудрейшего, хотя и подверженного сверхобычной изменчивости характера).

Вы уверенно и осмысленно оспаривали некоторые мои идеи и трактовали по-своему результаты моих наблюдений, ибо, как выяснилось, Вы накопили немалый опыт, ведя исследование в том же направлении, что и я.

Мы с Вами выяснили также вещь совершенно удивительную. Тщательно сопоставив наши воспоминания, мы установили, что нам является во сне несомненно один и тот же город. Это загадочное обстоятельство, в котором Вы увидели нечто мистическое, произвело на Вас очень сильное впечатление. Со свойственной Вам горячностью Вы уверяли меня, что мы легко можем с Вами встретиться в качестве фантомов в этом сновидческом городе и что это открывает широкие возможности для магических экспериментов (к которым Вы, к сожалению, склонны). Однако я указал Вам на то, о чем я упоминал в своем докладе и чего Вы никак не могли взять в толк по причине полного отсутствия в Вашем бодрствующем сознании этого понятия, — что во сне существует время… Мне с трудом удалось убедить Вас, что те „несущественные“, как Вы выражались, „детали и частности“, которые отличают мой город от Вашего, говорят о многом — о том, что нам снятся все ж таки разные, очень разные города. Они отстоят друг от друга во времени лет на восемьдесят — девяносто. Впрочем, это не важно. В том городе, что настойчиво грезится Вам, нет и не может быть огненноусого господина Ставровского и блистательного оркестра, вдохновенно составленного Туроверовым из виртуознейших музыкантов, как нет там и нежного образа милой матушки-генеральши… Хотя там существует, по Вашему заверению, и Кавказская улица, и дивный собор на мощенной булыжником площади, и даже „самсоновский“ сумасшедший дом, где я сейчас пишу Вам послание… Прекрасно! Меня это трогает.

Но двинемся дальше. Вы рассказали мне кое-что о своем сновидении. Во сне Вы занимаетесь исследованиями — но вовсе не теми, что наяву. Вы изучаете историю военной музыки и военных оркестров. Именно это обстоятельство натолкнуло Вас на мысль, что Вы можете погрузиться в свое сновидение до полной утраты чувства реальности, а затем успешно вернуться в свое обычное состояние. Для этого, заявили Вы, Вам необходимо, чтобы я, находясь во сне, письменно воспроизвел и издал прочитанный мною наяву доклад, обязательно сохранив в нем все то, что касается военной музыки и дворцового оркестра. Я возразил Вам. Я сказал, что это уже невозможно, так как мое сновидение приобрело такой характер, что я нахожусь в сумасшедшем доме, где за моими действиями не только участливо наблюдают, но и особенным образом их истолковывают, а кроме того, сказал я Вам, все положения моего доклада будут Вам представляться во сне чистейшим безумием. И тогда Вы решили выучить доклад наизусть, надеясь, что он случайно всплывет в удивительно цепкой памяти Вашего устойчивого фантома — Михаила Макаровича Ходецкого… так Вас, кажется, величают во сне?.. Безрассудная надежда — память Ходецкого не имеет никакого отношения к памяти исследователя сна Григория Филипповича Мержанова…

От меня же Вы потребовали… Но простите, коллега!! Я не могу уже выполнить никаких Ваших требований… Я слышу шаги в коридоре. Мне надобно торопиться: револьвер мне достался чересчур дорогой ценой… Ах, нет! погодите. Наяву я никак не мог припомнить номер того дома, которым я владею во сне. Кавказская, 157 Идите туда, мой друг! Идите немедленно!! Вам там помогут…»

…И я пошел. И хотя они меня там схватили — эдак ласково, мягко, но дружно схватили — эти комически вежливые санитары, подосланные туда лукавым профессором, было уже поздно… Было поздно, глубокочтимый господин Председатель, уважаемые коллеги, дамы и господа! Было поздно, ибо я всецело вернулся. И вы это прекрасно видите! Вы видите: я стою перед вами в полном и нерушимом здравии рассудка. И к своему отчету я могу добавить только одно — мой предшественник… мой несчастный предшественник был просто душевнобольным, если он сомневался в моем успехе!..