В Москву! - Маргарита Симоньян Страница 24

Эти белые люди, быстро краснеющие от солнца, — единственные кормильцы города и окрестных сел; мать их и отец. Это они, приезжая в поисках мимолетного счастья, берут с собой кошельки и барсетки и все подряд покупают. Они едят шашлыки и носят поддельные Гуччи, хотят маникюров и африканских косичек, им нужно пиво и надувные матрасы, и экскурсии в поселок Нижневысокий, и варенье из грецких орехов взять с собою домой в Сыктывкар для свекрови.

На их деньги местные строят дома, женят детей и меняют машины. И отдыхают в Турции. Отдыхающие — это нефть, газ и нанотехнологии Адлера. И при этом — Боже! — как же их здесь ненавидят.

В слове «бздыхи» — вся мощь презрения коренных к понаехавшим, справедливость которого вам обоснует абориген в любой точке мира в два счета. Вот и в Адлере отдыхающих ненавидят ровно за то, за что во всем мире ненавидят приезжих: они — другие.

Местный расскажет вам с отвращением, что женщины-бздышки ходят по улицам прямо в купальниках, обернув платочками бедра — даже замужние! — а мужчины купаются в плавках, тогда как мужчине вообще не пристало купаться в море, но если уж очень приспичило, то купаться положено в шортах. Бздыхам больно ходить по камням босиком, и они загорают, расстелив под собой полотенце. Все они жадные, хотя живут в Москве и Сибири, а значит, хорошо зарабатывают (при этом Москва и Сибирь — это все, что севернее Туапсе, кроме Америки и Еревана). Бздыхам все время становится жарко, и они постоянно потеют. Когда местные в мае еще ходят в куртках, эти уже загорают на пляже. Загорая, они сгорают и потом мажут плечи кефиром и цепляют бумажки на нос. Они едят беляши и пьют домашние вина, про которые весь город знает, что это отрава. Они по запаху не отличают петрушку от кинзы, а кинзу от базилика. Их дети перебивают старших и все время хотят мороженого, они пьют растворимый кофе вместо вареного, они ужасные, ужасные, ужасные, понаехали тут.

Но главное — сплюнет местный — бздыхи все время торчат на море. Взрослые люди! Как можно радоваться этой грязной луже, местные не понимают. Сами они к окончанию средней школы теряют к морю всякий интерес.

«Хорошо, что я не бздышка, — подумала Нора. — А то бы уже сгорела».

Между тем вечерело. Южное солнце, как огромный малиновый батискаф, стремительно погружалось в воду. Нора решила было продолжить писать Марусе опять в том же духе — что, мол, Бирюков такой мерзавец, но при этом такой красавец, да к тому же еще олигарх, и что же теперь с этим делать — но тут телефон зазвонил прямо у нее в руках. Это был олигарх-мерзавец.

— Молодец, что приехала, — сказал он. — Я скучал. А ты?

— Мне было некогда. И я приехала не по своей воле, как тебе хорошо известно.

— Извини за Шмакалдина. Правда, извини. Я не знал, как еще тебя сюда затащить, и ничего умнее не придумал. Предлагаю сегодня напиться. Твои «Южные Вежды» меня окончательно утомили.

Напиваться отправились в бар при «Эдисон-Лазоревой», потому что Майдрэс сказал, что «у кого бабки есть, нигде больше не бухают, кроме там».

Восьмиминутный рекламный ролик, крутившийся в эфире «Югополиса-Восемь» вместо новостей, не врал ни секунды. В бывшей вшивой «Лазорьке» теперь практически все было конкретно элитное. Остальное было престижное. Ну и самый чуть-чуть скромненько соответствовал лучшим мировым стандартам.

Борис и Нора уселись на престижный диван, и к ним подошла элитная официантка в соответствующем лучшим мировым стандартам фартуке с жирным пятном. На столе лежали престижные полотенца и элитные вилки. Нора с Борисом выпили соответствующего лучшим мировым стандартам вина из престижных бокалов и напились в хлам.

— Знаешь такой анекдот, — спросила Нора, — сидит шикарная блондинка в баре, а к ней подходит Джеймс Бонд, весь такой из себя, протягивает визитку и говорит: «Bond. James Bond» А она ему: «Off. Fuck off».

— Это ты к чему?

— Да так, к слову пришлось.

— Я брюнеток предпочитаю.

— Это ты к чему?

— Тоже к слову.

— А жена у тебя блондинка или брюнетка? — спросила Нора.

— Блондинка.

— Ну вот, а сам говоришь.

— Мы давно познакомились — у меня с тех пор изменились вкусы, — сказал Борис, прищурившись, от чего кожа вокруг его глаз сложилась в ровные взрослые складки, которые почему-то немедленно взволновали Нору.

— А как ты познакомился с женой? — спросила Нора.

— Здесь же, в Сочи. Я ее увидел и обомлел.

— Какая она?

— Чудесная.

— Ты всегда, когда девушку клеишь, про жену рассказываешь?

— Нет, первый раз, — засмеялся Борис.

Нора стучала по столику обломанными волнорезом ногтями. Борис вспомнил безупречные маникюры Алины. «И зачем она их делает? Противно смотреть на искусственные ногти, — подумал Борис. — И волосы нарастила. Где она, кстати, вообще? Что-то давно не звонит. Интересно, у этой свои?»

А сам спросил:

— Нора, о чем ты мечтаешь? Что ты думаешь дальше делать в жизни? Вот опубликуешь статью про то, какой я говнюк, и что будешь делать?

«Не говнюк, а мерзавец», — подумала Нора.

— Не знаю точно. Я в Москву думала уехать. Здесь же невозможно ничего добиться, никакую карьеру не сделаешь. И не платят совсем.

— А в Москве тебя ждут?

— Если бы ждали, уже бы уехала.

— А почему в Москву? Почему не в Рим? Или Лос-Анджелес? — спросил Борис, снова прищурившись.

— Я бы не смогла жить не в России. Мне кажется, лучше, чем в России, нигде не бывает, — сказала Нора.

— Ты просто нигде не была, — сказал Борис.

На престижной люстре затренькали соответствующие лучшим мировым стандартам висюльки. К пианино подсел элитный музыкант. Нора отлучилась в престижный туалет. Борис оплатил элитный счет, оставил соответствующие лучшим мировым стандартам чаевые и вышел за ней.

В элитном коридоре он взял ее за руку чуть выше локтя. Ее кожа на ощупь была как натянутый барабан. «Совсем молодая», — подумал Борис, потянул на себя и уткнулся лицом в ее волосы. На вкус волосы оказались солеными. «От морской воды», — подумал Борис.

— Пойдем ко мне, — сказал он тихо, не отнимая губ от волос.

Нора почувствовала, как что-то внизу у нее трепыхнулось, и запульсировало, и стало наливаться тяжелым соком, как тугая почка каштана перед весной. «Так вот почему Димка дрожит, когда я до него дотрагиваюсь», — пронеслось в голове у Норы.

— Пойдем, — сказала она еле слышно.

Большая уверенная тяжесть прижала Нору к кровати. Она увидела, как ее нога, сжатая у лодыжки, вдруг согнулась в колене и ушла вверх, к подушке — и твердое, грубо настойчивое резко прошло непрочную преграду, вырвав из Норы стон. Нора задохнулась, дернулась, и сквозь грохот обрывков картинок, полубреда и вспышек неверного зрения, на грани реального мира понеслось, понеслось… — то ли вслух, то ли в мыслях — куда понеслось? куда, куда, да, да!.. это небо? небо кусками… деревья в клочья, как в парке на карусели… лечу-у-у-у-у… мама!.. так еще! …это по… пол?.. подожди… где был пол, потолок?.. где мы были?. куда я несусь, куда-а-а… это мой затылок бьется — бьется куда? да! — да! — да! — дам-ба-дам-ба-дам-ба… дамба! …я несусь к дамбе! что про дамбу?.. прорвет! Щас прорвет, все порвется, рвется, держите! Общагу зальет — на каком этаже?.. этаже?.. уже рвется, прорвется, щас, прямо щас, удержи!.. рука! рука там откуда… куда? — нет, не надо… — что ты делаешь? …не надо! — так не надо — мне больно! — о нет! — о да! — дда-аа-а-а!!! — дамммм-ба-а-а!!!.. ДАМБАААААААААААААААААааа…