Записки из сабвея, или Главный Человек моей жизни - Петя Шнякин Страница 24

– А не много ли тебе, Димон, будет? Ты, кстати, Димона Поборцева знаешь? Сосед мой.

Услышав это, длинный насторожился. На миг глянул в мою сторону, но тут же справился с испугом:

– Да не ссы, не закосеем. Тебя ещё перепьём.

Это точно, скорее всего, перепьют. Но драться наверняка не полезут – кто ж потом с Поборцевым связываться захочет? А там хуй их знает, если бухнут…

Прошли недалеко в переулок, я встал на всякий случай спиной к деревянному глухому забору. Но опасения оказались напрасными – имена моих корешков, по-видимому, произвели впечатление. Собутыльники дружелюбно улыбались, приговаривая – да хуль ты, Петь… да хуйня это всё… да мужик, всё нормально…

Допив вино, они спросили, есть ли ещё деньги.

– Не, мужики, нет больше. Посуду сдайте, сигарет себе возьмёте… Ну, чего, малый, порулим к дому? Как тебя?

– Вовка.

– Ну, погнали, Вова. Щасливо вам, ребята.

Забрав бутылки, они вошли в магазин, а мы направились к Вовкиному дому, где находился гастроном «Три ступеньки». Это место мне было хорошо известно. Всё время по шоссе, да ещё мимо милиции, народу много. Правда, темнело уже, а впереди один переулок стрёмный.

Опа!!! Я оглянулся – пацаны быстро шли, попыхивая сигаретами, метрах в семидесяти от нас. «В аэропорт им в другую сторону, значит, пасут всё-таки», – прикинул я, ускоряя шаг.

– Знаешь, Вовка, давай-ка ловчее копытами шевели, а то не только тебе, но и мне сегодня пиздянок выпишут!

Мы проскочили переулок и выбежали на асфальтированную дорогу – там безопаснее, с работы люди возвращаются. Я ещё раз поглядел назад – расстояние катастрофически сокращалось. Подбежали к дому.

– Где твой подъезд?

– А вон сюда, налево…

Уже не оборачиваясь, летели по ступенькам вверх.

– Вовка, какой этаж?

– Третий.

– Звони.

– Звонок не работает.

– Стучи, блять!

На стук не сразу вышла женщина в застиранном халате, лет под сорок, да ещё, похоже, пьяная…

– Вовка, ты где шлялся? Ты когда со школы прийти должен?

– Мам! Меня там трое избить хотели, а Петя заступился. Они за нами бегут!

Женщина посмотрела вниз, потом на меня. Но всё-таки пригласила:

– Проходите…

Впустив нас в прихожую, она прикрыла дверь, потом ещё раз выглянула на лестницу и проговорила:

– Да нет там никого… На кухню идите. Сюда… я щас свет включу.

Но свет включать не стала. Прошла через тёмную кухню, отодвинула занавеску и поглядела в окно.

– Как тебя? Петя? Посмотри-ка, трое во дворе на лавочке курят. Они?

В темноте были видны только три блуждающих огонька от сигарет, но что-то не хотелось мне сразу на улицу возвращаться. И я уверенно произнес:

– Да, они.

Вовка тут же пожаловался:

– Мам, они уж сколько раз ко мне приставали! Дай десять копеек, дай двадцать копеек…

– А ты что, дурак, со школы домой не идёшь, бегаешь, как собака, по всему Быкову! Вот и ходишь с синяками, – заорала на Вовку мать, зажигая свет. – Давай, жри – и спать ложись, придурок!

Из проеденного жучками буфета женщина достала большую эмалированную миску, выдвинула снизу ящик, выхватила оттуда столовую ложку. На газовой плите стояли две алюминиевые кастрюли – одна побольше, другая поменьше. Из большой она ложкой выгребла остатки гречневой каши, а из маленькой налила кипячёного молока. Размешала и поставила миску на кухонный стол, покрытый старой клеёнкой. За столом на табуретке уже сидел Вовка, а я всё маячил у кухонной двери.

– Галя, – представилась женщина и протянула мне руку. Я робко пожал её. Ладонь показалась горячей, большой и натруженной.

– Петя, спасибо тебе, что моему обормоту помог. Ой, да что ты стоишь. Я тебе щас стул принесу.

Она повернулась и вышла из кухни. Я украдкой посмотрел вслед – её крупная жопа шевелила халат то вправо, то влево…

– Да не надо, тётя Галя, я скоро домой пойду.

– Какая я тебе тётя?

Она вынесла из комнаты деревянный стул с потёртым дерматиновым сиденьем.

– Садись. А ты, Вовка, поел – и марш в постель.

Вовка спрыгнул с табуретки и быстро направился в комнату, многозначительно подмигнув мне на прощанье.

– Иди уже, олух! Чтобы тут же заснул!

Женщина присела на табурет, закинув ногу на ногу. Ноги были полные, но сбитые, как и вся фигура моей новой знакомой – жирной её назвать язык не поворачивался.

– Так какая я тебе тётя? Мне всего-то тридцать семь… Вовка, спишь? Щас я дверь прикрою. Петь, ты выпить хочешь?

– Выпить хочу. Я только гречку не люблю.

Она развернулась ко мне задом, нагнулась и стала что-то искать на полу за буфетом. Глядя на её жопу, я со страхом и надеждой понял, что сегодня это случится…

Галя, покрутив задницей перед моими испуганными очами, извлекла из-за буфета бутылку самогона. Вместо пробки – кусок скрученной газеты. Гордо и бережно поставила поллитровку на стол и похвасталась:

– Вчера Васята принёс, от жены у меня прятал, обещал зайти сегодня. Но, кажись, не придёт. Нажрался где-нибудь.

А с меня уж и хмель недавний сошёл – и ребята малёк попугали, да и тётя Галя шороху навела.

– А закусить-то чем?

– Гречки не осталось, люби её, не люби… Хлеб чёрный и лук с солью.

– Можно…

Она подошла к побитой раковине, порылась в горе грязной посуды, вытащила два гранёных «булганинских» стакана, сполоснула их холодной водой и пододвинула один ко мне, а другой к себе. Тут же, на замусоленной клеёнке, нарезала хлеб, потом, почистив луковицу, поделила её на четыре части. Налила в стаканы самогонку и сказала:

– Я тебя поблагодарить хочу. Вовка хоть и дурак, а жалко… А ты заступился за него. Козлов этих не испугался… За тебя!

С трудом одолев полстакана вонючего и крепкого напитка, я хрустел четвертинкой луковицы и думал: ни хуя себе не испугался, да я в жизни так быстро не бегал!

Алкоголь из желудка стал проникать в кровь, и я уже спокойно наблюдал, как Галя, будто невзначай задрав повыше халат, демонстрирует фрагменты трусов – белых, с синими цветочками. После второй дозы я уже не закусывал, только курил «Дымок», с трудом попадая сигаретой в банку из-под килек вместо пепельницы.

– Ты, Петя, всю клеёнку так прожжёшь! – попеняла мне Галя. Подошла сзади, подхватила меня под мышки, приподняла и прижала к груди. Неизведанный жар обдал моё тело, и, кажется, я начал трезветь. Потом она опять усадила меня на стул, допила остатки сивухи и сказала: