Чувство вины - Александр Снегирев Страница 24

– Здорово, – отозвался Курица, почувствовав себя игрушкой: на нее жмут – она пищит.

– Что-то имеете против мексиканцев?

Дог указал на свинью-копилку, на которую блондинка нахлобучила маленькое сомбреро. Из тех, что горлышки бутылок с текилой украшают.

Курица задумался, он не мог решить, имеет он что-то против мексиканцев или нет.

– Шутка!

Хлопок по плечу.

Захотелось перехватить эту руку, крутануть, кулаком по печени, ногой под коленку. А когда свалится, бутылкой из-под сока. Не взболтанного.

– А это что?

Дог кивнул на старый матрас, прислоненный к стене.

– Новый купили, а этот никак не выкинем, – пояснила блондинка.

Курице показалось, что она издевается над ним, упрекает в лени. А он, художник, не обязан матрасы выкидывать.

Курица схватил матрас, поволок к двери.

– Вызови дворника, он заберет! – гавкнул вслед дог.

– Я сам, – буркнул Курица и загорелся лицом.

Блондинка пожала плечами, мол, пусть психует, не ее дело.

Они купили матрас на первое время, когда еще не было мебели. Радовались невысокой цене и тому, что продавался матрас рядом, у соседа на другом этаже. Блондинка натянула на матрас чехол, прежде чем стелить простыню. Сначала даже решили кровать не покупать. Спать на матрасе романтично, как будто студенты. Курица сам, прижимаясь к нарисованным на ткани розам, листьям и пятнам, выволок матрас за дверь и принялся ожесточенно толкать в сторону лифта. В кабину как раз входила соседка, лоснящаяся от гордости кобыла с пузом, раздутым изнутри созревающим плодом, готовым со дня на день выкатиться наружу. Она улыбнулась, то есть растянула поджатые губы, сморщив личико в то, что принято воспринимать как улыбку. Глядела при этом куда-то в сторону.

Дверцы лифта закрылись. Сердце колотило изнутри так же настырно, как колотил в дверь дог, как колотятся рвущиеся на свободу детеныши чудовищ, созревшие в человеческом теле. Курица стал подпрыгивать в такт сердцу, толкая дно лифта, пытаясь ускорить движение вниз. Беременная соседка поняла, что оказалась в замкнутом пространстве с человеком, опасным для нее и приплода, и забилась в угол, гипнотизируя электронный счетчик этажей, который как назло полз, словно придавленная крыса. Курица испытывал омерзение от близости будущей мамаши. Он видел ее почти регулярно. Здоровался. И даже спрашивал, как дела, а они с мужем, типа, интересовались, как дела у них с блондинкой. Теперь хотелось вломить этой тупой суке кулаком по испуганной морде за то, что она испугалась его. Раньше мирилась с его существованием, морщила мордочку в улыбку, а теперь увидела в нем опасную гадину, дикого русского. Курица протянул руку к ее животу.

– Пожалуйста, не надо, – проскулила эта идиотка.

«Как же я тебя ненавижу», – подумал Курица и погладил этот мясной, пульсирующий чужим сердечком, потеющий шар, из которого скоро выкатится новое мясо, которое научится морщить мордочку, здороваясь с соседями, и торопливо прятаться в свою норку, едва увидев чужие слезы.

Дверцы раздвинулись. Беременная кинулась наутек. Шея взмокла, из подмышек лило, словно со сводов пещеры.

Как же они теперь? Как теперь разговаривать на балконе, выбирать в магазине продукты, обсуждать общих знакомых и неизменно приходить к выводу, что они самая счастливая пара?

Он моргал, пытаясь избавиться от маленького изображения, которое отпечаталось на его глазах, как отпечатывается резко вспыхнувшая лампочка.

Они фотографировались. Он. Ее. Фотографировал. Она любит позировать. И теперь он прислал ей фотографию. И она ее уже видела. Письмо было прочитано. Сегодня утром, когда говорила о беременности, когда мечтала о вечной жизни. Она. Уже. Видела. Эту. Фотографию.

Курица из последних сил тащил неподъемную, символизирующую размером и окрасом все амбиции среднего класса, все его требования к роскоши, до сих пор пахнущую чужими людьми, обкончанную подстилку. Возле контейнеров уже стояло несколько точно таких же матрасов. Выглядели они новее.

– Куда это вы, сэр? – окликнул охранник.

– Выкидываю, – раздраженно бросил Курица.

– А разрешение у вас есть?

– Зачем разрешение?! – тяжелое дыхание сбивало слова, Курица мотнул головой на выброшенные матрасы.

– Администрация здания берет за вывоз крупных вещей отдельную плату, – не без удовольствия пояснил охранник.

Курице показалось, что охранник злорадствует, все знает про его жену и дога и теперь с удовольствием зачитывает ему иезуитские правила, которые обязывают его, Курицу, волочить тяжеленный матрас обратно. Все сговорились, чтобы унизить его.

– Ты откуда, босс? – вступил в разговор дворник, усатый мордас средних лет, похожий на писателя Маркеса. Нобелевского лауреата.

– Из семьсот первой.

– Иди в офис, плати сто пятьдесят и возвращайся с чеком.

Зачем спрашивать, из какой он квартиры, чтобы сказать: «Иди и плати»?

Избавление от покупки обходилось в две ее стоимости. Кроме того, перед ним стояли прекрасные, готовые ехать на свалку и потому совершенно бесплатные матрасы. Ста пятидесяти долларов при себе не было.

Курица едва удержался, чтобы не бросить матрас прямо здесь и не сказать охраннику и дворнику, что они недоноски, ничтожества, один нигер, другой сраный латинос, что законы их – говно, пусть они эти сто пятьдесят себе кое-куда засунут и что Маркес не такой уж хороший писатель.

– Могу вывезти твое барахло за сотню, – вполголоса предложил Маркес. – Эти чертовы менеджеры – сквалыги, не дают заработать. За десять лет ни одной премии на Рождество! Только футболки выдают, а цена им два бакса! – Маркес оттянул на груди белоснежную футболку с отложным воротничком и двумя пуговками под горлом.

– Двадцать, – предложил свою цену Курица.

– У меня семья, босс. Чем кормить детей? Да и с этим придется поделиться, – Маркес кивнул на охранника, который старательно делал вид, что не слышит разговора.

Маркес распространял богатый букет ароматов: он пах просроченными продуктами из магазина здоровой пищи, травяными пилюлями для сосудистой системы, глотками вина со дна бутылок, недокуренными сигарами, одним словом, издавал запах помойки дома, населенного обеспеченными людьми.

Курица вызвал лифт.

– Подумай о боге! – горячо воззвал Маркес, позабыв об осторожности.

– Двадцать пять, – рявкнул Курица, подумав о Боге.

За стальными дверцами колыхнулось. Дверцы разошлись. Курица втолкнул матрас в лифт и ткнул в цифру «7».

С догом Курица и блондинка познакомились меньше года назад. Почти сразу после покупки квартиры. Пятидесятилетний богач, удачливый финансовый игрок. Здоровый, крепкий, напористый, не чуждый прекрасного, увлекается фотографией, живет в пентхаусе прямо над ними. Стали часто общаться. Он ввел их в местный круг. Не эмигрантское гетто, а настоящие белые американцы, немного евреи, но не слишком, с родословными, с бабкиным фарфором и дедовскими клюшками для поло. Местный бастион старой Америки, упорно сопротивляющийся латиноамериканской волне. Очень лестно.