Умри, старушка! - Сергей Сакин Страница 24

— Блин. Сипец! Бооот… мы а там., тама бон гы! ГЫ!!

— БЫ! СЕЙЧАС! ГДЕ!???

— Я в ****.

— Катя?!

— Со мной, вот рядом.

— А ПЕС?!!!

— Б больнице, в **. Спайкер, у нас довд начались, мы промокли!

Ох, дебилы! Ну, идиоты! Допутешествова-лись!!! Я давно, нет, я ВСЕГДА говорил Псу, что эта его любовь к черномазым к хорошему не приведет. Из бессвязных Лялечкиных визгов понятно стало только, что мой брат огреб пиздюлей от каких-то ниггеров. Я тут же твердо уверился, что началось все с Лялечки и Кати-Девушки, только в голову не приходило, КАК.

— Дура! Дуры! Допрыгались, мля! Ах, рэггей, ах трава, бессипа!

Я ударил кулаком по стене. Б руку влетела отрезвляющая боль, кулак обдало кипятком — рассаженные накануне костяшки не замедлили себя напомнить. Эта боль помогла справиться с другой болью, прыгнувшей на сердце. Брат, МОИ брат валялся где-то разбитый эд тысячи километров от меня. Лушу опалила вспыхнувшая жажда мести, которую мне не утолить ничем.

Я выбежал из офиса в курилку. Я слишком стал слаб за последнее время. Мать научила меня, что показывать злость или радость — в равной степени знак слабака. Жизнь показала, что она права, моя старушка. Матери вообще редко ошибаются. Не так уж много родительских уроков я внял по жизни, и забывать про еще один — будет плохо. Такие вот мысли неслись в моей голове, пока я глотал горький дым в вонючей курилке. И я справился. Когда я вернулся обратно к столу, Ирма смотрела на меня тревожно-вопросительно, но я мотнул головой и улыбнулся. Мы сели работать дальше.

Но, хотя в глазах у меня было чисто, белые листы цифр и аббревиатур перестали быть для меня понятными. Все знаки сливались с бумагой в одну голубоватую серость.

Я тряс головой, несколько раз выходил из-за стола, выпил кофе из пакетика, от которого одновременно заболели живот и голова — но ясности это не добавило. Наконец Ирма объявила, что толку от меня — только путаница и о пустила с Богом. И я поехал домой.

Под дождем добежал до метро за полтор секунды. Потом 15 минут пытки: все едут с р боты, у всех час пик. Мокрая одежда в духовагонной давки смердела помойкой, сограэд не напоминали прокаженных. Меня трясло ‹желания залепить по чьей-нибудь бурой роя Выйдя из подземки я поднял руку. Машина отановилась почти сразу, но, когда я расплачивался с мрачным усачом возле дома, я увидел что с меня на кожаное кресло машины нате лужа.

Оказавшись в квартире, я растерся полотенцем, переоделся в теплый отцовский халат, заварил огромную чашку чая и сел на приставленный к открытому окну стул, закинув ноги 1 подоконник. Вокруг себя я расположил (да1 совой стрелке): тарелку с шоколадными коштами, сигареты, пепельницу, пульт от центра, бытую (или оставленную умышленно?) фляжу с виски. И телефон. И усиленно принял встречать сумерки. Когда виски закончился, прямо в халате сходил в ближайшую лавку под тупо-недоуменные взгляды продавщиц купил коньяка. Когда бутылка была ополовинелась к окружающему меня натюрморту прибавил виновник завтрашнего похмелья — клочок бумажки с кривыми буквами. Я положил его между пепельницей и пультом. Бутылка закончалась, я оттолкнулся ногами от подоконника начал падать назад вместе со стулом, только я упал на незастеленную со вчера (как и весь вчерашний месяц) кровать, а стул приземлился на пол. И заснул, прямо в халате поверх одеяла.

А на следующий день я проснулся. Фраза эта условная, потому что называть блеклую серость за распахнутым окном «день» — это чистая условность. УСЛОВНОСТЬ было и пробуждение. Я просто (выклвкл) открыл глаза и снова оказался лежащим в халате поверх одеяла. Воздух в комнате был густо заполнен промозглой свежестью. Может, поэтому, а может, еще почему-то я не чувствовал никакого похмелья! На часах было шесть, я проснулся на полтора часа раньше необходимого. Ну раз так случилось, то пора вставать и соседям — рассудил я и нажал кнопку пульта. Зарубили жесткие струны и под крики Яна Стюарта я занялся почти забытым делом: вытащил из-под дивана гантели и гири и учинил зарядку на добрый час. «Месяцок себя так помучить и не стыдно раздеваться», — поймал я за хвост дикую мысль. ПЕРЕД КЕМ?!

Отвечать на этот вопрос не хотелось, но брился я как в четырнадцать лет. Одевшись в сбрую, прихватил еще и рюкзак и закинул в него натовские штаны, кроссы и рубашку лон-сдэйл, Заскочил в парикмахерскую и обновил щетину на голове. Перед этим, выходя из дома, я прихватил и клочок, скомкав его и запихав в карман. И сидя в кресле под белой простыней, я пожалел об этой нарочитой небрежности — даже перед самим собой я плохим актером.