Бембиленд - Эльфрида Елинек Страница 24

Подведем итог. Ничего не приукрашивая. В соперничестве с Аполлоном я проиграл. Я, правда, не был фаворитом, но все равно грустно. Проиграть законченному идиоту! Позор! Годы бесконечных упражнений – и на тебе! Теперь можно сделать нечто вроде конечного вывода, его всегда делают только после смерти. Во-первых, во-вторых, нет, во-первых во-вторых не годится, не то мы забудем все другие числа, а бесчисленно, бессмысленно: прежде чем все началось, эта рожа, эта Афина, или как там ее зовут, выбрасывает свою губную гармонику, нет, свою флейту, так как всякий раз после игры на флейте ей приходится бежать к пластическому хирургу, а это дело хлопотное, она, значит, выбрасывает свой инструмент и проклинает всех тех, кто надувает щеки силиконом, нет, нашу Линнди она не проклинает, у той они натуральные, у нее, в натуре, все натуральное, тут уж ничем не поможешь, напротив, Афина ругается потому, что, раз уж Линнди красива, то и любая женщина может быть красивой, даже красивее, чем она, богиня. Тогда любая женщина могла бы быть богиней. В крайнем случае, принцессой. Не трогайте мою флейту, пусть лежит, говорю я ей, это моя флейта, говорит она, и у вас она все лежит и лежит, ну как женщине вроде нее заиметь приличную флейту, когда она даже захудалого мужика не может заполучить, не говоря уже о таком, флейта которого еще способна вставать? Чтобы родиться на свет, ей даже не понадобился настоящий мужчина! И мать ей не понадобилась! Или ей не понадобилась мать, зато понадобился мужчина? А Аполлон западного мира со своими мостовыми перилами, которые он использует как лютню, ему-то что надо, все и без того слышат только его лютню, лютню западного бога или бога западной гемисферы, так лучше звучит. Столь же фальшиво, как его игра, и столь же блондинисто, как он сам. Он выдает себя за нечто архаическое, но это ему не помогает. Проблемы современного мужчины настигают и его. Таблетки против этого недуга так и летают по всемирной сети, каждый день на мой стол прилетает пять упаковок. Современного человека вы увидите также на состязаниях меченосцев, знатоков и лирников, эти состязания бесподобно подходят для бицепсов, трицепсов и квадрицепсов. А потом его проблемы когда-нибудь свалятся на головы других. Так уж устроен современный человек. Другие просто жадно хватают ртом воздух, и вот уже волны этих проблем снова и снова прокатываются над ними. А что остается делать мне, побежденному? Пятого мускула у человека нет, или все же есть? Двадцать пять мужчин, не меньше, тоже не предел для женщин, каждый раз поет в этом месте Ирми, но за свою песню она еще ни разу не получила премию на Song Contest. Пожалуй, я бы тоже удовлетворился этой ролью – быть полем битвы одного человека, тогда, по крайней мере, мне не пришлось бы видеть других мертвецов. Но вот же висит еще один, замечаю я своего славного соседа, он тоже отделан ничуть не менее ужасно, чем я, и тоже мертв, истинно, истинно говорю тебе! Еще сегодня мы попадем с тобой в рай, ну кто бы что ни говорил, но при Иисусе должны быть двое. Один справа, другой слева, примерно так, как уши на заднице Мидаса, если одно из них опускается, ему следует тряхнуть головой; эта новая группа и впрямь никуда не годится. Жалкая музыка. Но другое ушко все еще стоит топориком. Член с мошонкой как игрушка, ну а задница – как пушка. То-то и оно. Сейчас этот банан очистят, ничего иного не приходит мне в голову, мы и так сделали с ним все, что могли. У меня только один адъютант, плевать, что мне много чего хочется, никто мои желания исполнять не станет. Аполлон может хоть тысячу раз с отвращением отбрасывать свои мостовые перила, которые он пощипывал, как струны, он теперь сожалеет о том, что потребовал от меня в качестве наказания мою прекрасную кожу, мою замечательную кожу, мою добротную кожу, ну столь уж добротной она не была, но, по крайней мере, когда я еще мог под ней скрываться, она была водонепроницаемой, он, Аполлон, не может вырвать перила из крепления и откинуть их. Не может – и все тут. И я тоже не откинусь. Пока он отсюда не уберется, не уберусь и я. Итак, решено, но, боюсь, решение будет отложено, так как еще раньше решили, кого объявят победителем – Аполлона, нашего нового президента Счетной палаты, этой важной контрольной инстанции, и я не уберусь отсюда потому, что вечно буду под контролем. С другой стороны, и как художник я тоже нахожусь под слишком строгим контролем. Так я думаю. Я не могу выйти за пределы своего я, я действительно не могу позволить себе выйти из себя. Никогда это не огорчало меня так, как сегодня. И все же: аплодисменты, долго не смолкающие аплодисменты не только победителю, но и мне! Я их заслужил, эти аплодисменты. Здесь собралась приличная публика, здесь не место для глупых шуток. Вон там, на мосту, висит еще один товарищ, просто уму непостижимо, как его туда затащили, даже выше, чем меня. А меня, как они меня туда заволокли? Ловкие ребята, ни грамма жира на ребрах, да и откуда ему взяться, зато они взялись за меня, они, значит, вскарабкались туда, предположительно, так как видеть их я не мог, и помогли Аполлону; они появились с подветренной стороны, как желанные кандидаты собравшейся в зале публики, вскарабкались за ветрозащитный щит и подвесили меня, вертопраха, сделали из меня ветрогон-вентилятор. Они представляют дело так, будто противоправное пространство, в котором я вишу, нечто вполне естественное, поскольку нет такого права, которое бы позволяло им делать то, что они делают. Но пространство – ничто, и я тоже превратился в ничто. Все, что вам говорят обо мне, чистая ложь. Обо мне нечего сообщить. Даже если вы заколачиваете бабки. По тысяче долларов в день. Ничего больше вам знать не положено. Вы и без того знаете, что за эти деньги вам придется сделать, если бы вас об этом спросили. Все остальное такая же ложь, как и эти снимки. Только деньги – дело верное. Всегда верняк. Разве что вам подсунут фальшивые. А так они всегда верняк. Зато остальное выглядит не так, как вы видите, как вам хотелось бы видеть. Но тут ничего не поделаешь. Вы ведь все видите так, как вам хочется. А мне хотелось бы выглядеть получше. А то я похож на негра, иначе говоря, на афроамериканца, в конце концов, мы находимся сейчас в высокоморальном художественном произведении, так давайте вести себя соответственно, кроме того, я опускаю голову, чтобы в нее ударила кровь. То есть я опускаю шею. Опускаю то место, где в нормальном состоянии должна бы находиться и думать голова. Я не исполнил свою жертвенную должность, не наполнил мир жертвами, спасибо, не стоит благодарности, вот и выгляжу теперь, как презираемое меньшинство, для которого с самого начала были созданы только обязанности, но не права! Поэтому надо быть очень осторожным, снимки гуляют куда ни глянь, они фланируют, они курсируют, и курс у них довольно высокий. Теперь и в самом деле надо быть очень осторожным, ибо все, что делают люди друг с другом, давно превратилось в пытку. Я бы предпочла пытку траханьем, как выразилась та дама из публики по время недавней теледискуссии, и другая дама из публики, когда ее спросили, высказалась в том же духе. Она сказала телеведущей, что делает это везде, где только можно. Лица зрителей при этом были мрачными, было видно, что они хотят выглядеть так, будто все понимают. Мораль, мораль, где твое жало, я тебя не вижу, куда ты исчезла из моего сочинения? Сейчас самое время жалить, не жалея! Ты мне нужна, в конце концов, ты главное действующее лицо! И ты, музыка, тоже! Ты Second Leading Man! Как прекрасна ты бываешь, ты даже включаешь в себя исполнителей попсы, если от тебя потребуют этого в ультимативной форме!