Сны сирен - Евгений Ничипурук Страница 24

Я слышал, что все наши революционеры – Ленин, Троцкий, Сталин – были заядлыми амфета-минщиками. Именно поэтому они спали по два часа в сутки и обладали невероятной работоспособностью. Однако с психикой у них творились полнейшие нелады. А самым ярким доказательством активного употребления ими амфетаминов были даже не эти адские работоспособность и активность, а бесконечная прогрессирующая паранойя – верный спутник любого, кто решится поиграть со стимуляторами. В фильме Брайана де Пальмы «Черная орхидея» четко показано, как один из главных героев, подсев на амфетамины, маниакально, без еды и сна, расследует преступление, как он постепенно превращается в оголенный нерв. И это тридцатые годы!

Еще я читал, что американцы дают амфетамины своим летчикам. Конечно, в мизерных, скрупулезно выверенных дозах, но, думаю, «фен» имеет непоследнее отношение к бесконечным синдромам, мучающим бывших военных.

А первый пик употребления этого зелья пришелся на начало прошлого века. Люди с активной позицией при помощи подобных препаратов добивались в жизни большего. Однако и платили за успех большим: жесткой депрессией, паранойей и одиночеством. По слухам, Маяковский грешил дружбой со стимуляторами, поэтому и погряз в проблемах с психикой.

– А Гитлер? – спросила ты. – Он, по ходу, тоже на них сидел.

– Гитлер… не знаю. Про него я ничего подобного ни в Интернете, ни в литературе не встречал. По-моему, он от рождения был немного не того.

Только сейчас я заметил, что моя нога вот уже несколько минут отбивает ритм музыки. Поменял диск – поставил что-то более быстрое и жесткое. Какой-то микс иностранного диджея в стиле «электро» и «прогрессив». Диск нам подарили на одной из вечеринок, которую организовывало наше рекламное агентство под спонсорством табачного бренда. Вечеринка, помнится, была унылым говном. А вот дисочек оказался очень даже ничего. Стоило мне поменять музыку, как ноги сами пустились в танец. Сначала это было просто ускоренное, ритмичное перемещение по квартире, но потом, неожиданно для себя, я понял, что танцую по-настоящему, размахивая руками и подпрыгивая. Рядом со мной точно так же прыгали ты и Лоскут. На лицах у обоих застыли широченные улыбки, вы лучились позитивом и счастьем. Мне показалось, что я попал на седьмое небо и, пожалуй, до рая уже недалеко. Так легко было и так радостно! Танцевали мы минут сорок без перерыва. Пока, уже подуставший, я не стал различать, что к нашей музыке примешиваются посторонние звуки. Плюхнувшись на пуфик, я прислушался. Оказывается, какая-то сволочь (видимо, соседка снизу) настойчиво барабанит по батарее, требуя сделать музыку потише и не скакать по полу. Не хватало еще незваных гостей в милицейской форме, так что я разумно убавил звук. Уменьшение децибелов подействовало на вас магическим образом. Вы тут же плюхнулись на пол, на подушки. Никто уже не мог разговаривать. Внутри образовалась угнетающая пустота. И эта пустота ширилась с каждой секундой. Необходимо было нюхнуть еще.

Я посмотрел на часы и обнаружил, что уже два ночи, а это значит, что мы зажигаем семь часов. Впереди еще долгие полтора дня мучений, а то и больше. Чтобы немного прийти в себя, мы сделали еще по две дорожки.

Если первые семь часов нашей пати были насыщены информацией и разговорами, танцами и эмоциями, то последующие десять оказались ужасны. Ни о каких разговорах мы уже и не помышляли. Просто периодически кто-то из нас вставал, раскатывал порошок по стеклу, и мы нюхали. На время нам становилось легче. Мы даже отбивали ритм музычки по коленкам или просто дирижировали пальцами в воздухе. Но вскоре опять накатывала хандра и пустота. И казалось, что спасти от пропасти могут лишь наркотики. Передвигаться по квартире стало сущим мучением. Ноги стали ватными, а все движения как у лунатиков. Но мы продолжали употреблять – в надежде, что нам вот-вот станет лучше. Очень хотелось вернуть именно то состояние, в котором мы пребывали в начале пати. Но это было невозможно. Мозг был словно выжатая губка. И те крупицы допинга, что мы кидали в него, как в раскаленную топку, оказывались всего лишь тоненькими хворостинками, вспыхивавшими и сгоравшими мгновенно, создавая призрачную иллюзию горения. Часов через двенадцать этого ада я с ужасом обнаружил, что у нас закончился и амфетамин, и кокаин. Мы совершенно незаметно для себя сдолбали космическое количество дури. Еще я заметил, что дышать становится все труднее. Опять накатила паника. Подумалось, что если я сейчас прекращу нюхать, то у меня заклинит легкие, и я умру. Мысль была нелепая, но тогда подобный исход казался вполне правдоподобным. Вдруг четко представилось, как мои легкие, под завязку набитые белым порошком, останавливаются, а я, охваченный смертельным ужасом, тщетно хватаю ртом воздух и умираю. И если вдруг мне сделают вскрытие, чтобы установить причину смерти, то внутри, вместо легких, найдут нечто похожее на барабан стиральной машинки из рекламы «Калгона», барабан, убитый неимоверным количеством известкового налета, образовавшегося после использования «плохой» воды.

Мне стало жутко. В голове мельтешило бесчисленное количество мыслей, и все были только об одном: кокаина больше нет. И тут меня озарило. Я вспомнил, как просыпал порошок на пол, когда ты звонила в дверь.

– Эврика! – воскликнул я. – Я знаю, что нам поможет!

Я вскочил и принялся ползать на четвереньках по залу, отыскивая среди прочего мелкого мусора белые крупинки. И, как оказалось, таких крупинок было немерено. Вооружившись коктейльными трубочками, мы с Лоскутом, словно сверхточные роботизированные пылесосы будущего, находили и всасывали в себя кристаллики кокаина. Уверен, что большей частью это был вовсе не кокаин, а пыль. Но сама мысль о том, что мы нюхаем именно «кокос», немного успокаивала. Ты не присоединилась к нашему безумию. Буркнув нам, что мы выглядим уродами, ты ушла в другую комнату и залезла в Интернет.

Нас неумолимо отпускало. Хотя внутри по-прежнему, расширившись и поглотив большую часть организма, зияла огромная черная дыра. Заполнить которую больше было нечем. Да и невозможно заполнить черную дыру, ведь я прекрасно знал, в какую игру играю. Чрезмерное количество принятых веществ давало о себе знать – у меня тряслись руки, а сердце колотилось так, будто вот-вот вырвется наружу. Я выглянул в окно – оказывается, уже вечер следующего дня. Мы тусовались больше суток. Накатывала беспросветная тоска и депрессия. Возможно, нечто подобное испытывают животные, приносимые человеком в жертву ради пользы науки. А чем мы отличаемся от животных? Мы с тобой – Белка и Стрелка. Отважные первопроходцы, погибшие во имя покорения космоса человеком. Кто-нибудь спросил у них, хотят ли они войти в историю? Кто-нибудь поговорил с ними по душам, узнал их чаяния и мечты? Нет. Кто-то решил за них, что им судьба лететь в бесконечную черную полночь и сдохнуть там от холода и нехватки кислорода. Так и я. Так и ты. Так и Лоскут. Мы Белки и Стрелки. Туповатые, жизнерадостные собаки с лаичьими хвостами и щенячьими восторгами, если нас погладить по голове. Нас запускают в космос. Мы сами себя запускаем в космос. Но разве мы спрашивали самих себя, надо нам это или нет? Мы просто плывем по течению. Потому что в этом смысл истории. Последовательность событий не должна нарушаться. Ты можешь, конечно, попытаться и откосить, но история все равно сделает петлю и возьмет свое. Она догонит тебя и растопчет. И ты будешь лежать, размазанный по асфальту, на котором незнакомые дети почему-то нарисовали именно твои мечты… А красное пятно из-под твоей головы будет расти, увеличиваться, становиться все больше и больше. И рисунки домов и счастливых родителей будут исчезать под ним. И сам ты будешь постепенно исчезать. Кто ты? Ты – глупая собачка-космонавт. Твое предназначение выбрано за тебя и записано на Древе Судьбы на далеком тропическом острове. Всю свою жизнь ты копил знания и эмоции, чтобы однажды решиться на абсурдный поступок, на который способен только ты, – отправиться в Сад Сирен. Так чего ж удивляться, когда, взлетев высоковысоко, став первым астронавтом, ты вдруг понимаешь, что твой корабль летает только в одну сторону. И впереди тебя ждут только холод и пустота…