Записки санитара морга - Артемий Ульянов Страница 24

– Нет, на месте был, – честно ответил я, облизав пересохшие от волнения губы и спрятав глаза.

– Прям очевидное невероятное какое-то, – восхищенно произнес Боря. – Войдет в историю отделения. И ты тоже – как очевидец такого чуда.

«Ага, войду… это точно. Как позор коллектива. Вот я дебил! Редкий, просто коллекционный», – мысленно сплюнул я, ненавидя себя за вчерашнее дежурство.

И жизнь патанатомии потекла дальше. Дверь служебного входа принялась лязгать все чаще и чаще, впуская в утробу мертвецкой ее сотрудников – лаборантов и врачей. Все они спешили скорее начать наступивший вторник лишь для того, чтобы скорее его закончить. И все они, особенно врачи, задавали санитарам один и тот же вопрос, который наотмашь бил мне по нервам. «Что там у нас сегодня, а?» – доносилось на разные лады.

Чтобы не слышать этого, отправился в холодильник, изучая список сегодняшних выдач. Он был выстроен на картонке в ровную стопочку аккуратным детским почерком Плохиша: фамилия, время. Смотря на него, я понимал, что вряд ли смогу принять участие в сегодняшних похоронах – буду занят. Краснея, стану писать объяснительную записку, извиняться, неумело оправдываться, притворно недоумевая, как это так произошло. А после долгих унизительных административных процедур начнется процедура моего увольнения. Правда, по собственному желанию, ведь нести сор из избы начальство не станет. «А ведь еще и шефу из-за меня влетит», – думал я, горько качая головой.

Тем временем Боря готовил сектор выдачи к работе, щелкая выключателями, хлопая дверцами шкафов и раскладывая инструмент. Попутно он отвечал на вопросы приходящих врачей. «Да не может быть!», «Что, трое всего? А город как же?» – доносились обрывки удивленных возгласов. «А вдруг – может, может быть!» – вполголоса бубнил я, словно споря с ними.

Услышав отголосок бархатистого баритона заведующего Ситкина, тяжело вздохнул. «Вот сейчас и начнется весь этот кошмар. Какой же я идиот!» Заведующий появился в дверях помещения с холодильником, глядя на меня с недоуменным прищуром.

– Привет, Виктор Михалыч, – нарочито бодро поприветствовал я шефа.

– И тебе привет, Артёмий. Неужели всего трое за смену?

– Сам удивляюсь, но факт.

– Я надеюсь, ты горькой не баловался?

– Нет, Виктор Михалыч, что вы…

– И с красавицами местными амуры не крутил? На посту был?

– Конечно, на посту.

– Ну, что ж, ладно… – задумчиво произнес он, поворачиваясь к дверному проему.

«Вот сейчас придет в кабинет, тут-то ему и позвонят», – пронеслось у меня в голове, отчего бросило в липкий потный озноб.

– Тёмыч, там машины первые две пришли, – послышался со стороны коридора требовательный голос напарника.

– Да, сейчас, – отозвался я, с силой приглаживая волосы, будто стараясь соскрести мерзкое предчувствие беды. Я все еще в деле, а потому надо работать. Восемнадцать выдач – достойная нагрузка для последнего рабочего дня. К тому же двенадцать из них были утренними, то есть должны были произойти между 9.15 и 12 часами. Темп похорон предстоял нешуточный.

Выйдя в сектор выдач, готовый к работе, я через силу подмигнул Борьке.

– Пойдем уже, – сказал он, направляясь в траурный зал и кивком приглашая меня за собой.

С глухим лязгом открыв запоры массивных двустворчатых металлических дверей, мы шагнули на крыльцо. Два красных «пазика» с зарешеченными окнами уже ждали нас. Рядом с каждым толпились родственники наших постояльцев, вполголоса переговариваясь между собой. Увидев нас, они разом замерли, вцепившись взглядом в санитаров, словно боясь пропустить старт скорбного действа.

– Здравствуйте, – сухо сказал я. – Прошу подойти заказчиков.

– Заказчики, заказчики, заказчики… пусть подойдут, – подхватила толпа, будто эхо. Спустя пару секунд двое немолодых мужчин поспешно отделились от остальных, направляясь к нам с документами в руках. Водители ритуального транспорта, зная ход процедуры поминутно, вылезли из кабин.

– Гробы в катафалках? – спросил я их.

– В катафалках? – немного растерянно переспросили они, почти хором. – А, да-да, в автобусе, – сообразил один из них. Второй закивал ему в такт.

– Заносите гробы вот в эту дверь, – показал я на служебный вход. – Как фамилия?

– Моя? – взволнованно переспросил один из них.

– Нет, покойного.

– Ан-никеева, – ответил он, запнувшись.

– Зарицын, – скорбно произнес другой.

Толпа у автобусов всколыхнулась, придя в движение. Но водители успокоили их, деловито и ловко открыв квадратные люки, расположенные над задними бамперами их «пазиков». Аккуратно вынув деревянные одежды Аникеевой и Зарицына, обитые красно-черной материей, они с помощью пары родственников понесли их к служебному входу, дверь которого уже открывал Плохотнюк.

– Аникеева – в 9.20. Зарицын – в 9.40, – обратился я к заказчикам. – Мы вызовем сначала только вас, оформим документы. Потом пригласим остальных.

Мужчины понимающе закивали. В толпе послышались негромкие женские всхлипы – несмелые прелюдии рыданий, что спустя несколько минут будут витать над гробом, отражаясь от гулких мраморных стен траурного зала.

– Так, ты готовь Аникееву. Я – Зарицына, – сказал я Борьке, когда двери в отделение были закрыты, пряча таинство ритуальных манипуляций от посторонних глаз.

Но ты, читатель, остаешься с нами, а потому от тебя ничего не утаится. Вместе с тобой мы отправим в последний путь Аникееву и Зарицына, которые дожидаются своего часа в гудящей коробке патанатомического холодильника. Как знать, может, и тебе по старому русскому обычаю спишут несколько грехов. Даже если ты, всего лишь навсего, наблюдатель.

Итак, первые сегодняшние похороны начинаются, когда Боря говорит «ага», соглашаясь со мной, и энергичным упругим шагом отправляется к холодильнику за постояльцами, которые скоро покинут эти стены. Я же, изо всех сил стараясь не думать о предстоящем увольнении, готовлю гробы к работе.

Гроб гражданки Аникеевой, чей последний выход в свет начнется в 9.20, ставлю на первый подкат, стоящий наготове в зоне выдачи. Ящик небольшой, легкий. Он обит красным и черным химическим шелком. Так же отделана и крышка с медным распятием сверху. Внутри имеется шелковая обивка, что вместе со встроенной подушкой, набитой опилками, называется «постелью».

Лишь только поставив его на подкат, представляющий из себя невысокую прямоугольную коробку на деликатных бесшумных резиновых колесах, я сразу же делаю нечто такое, что приведет тебя, читатель, в замешательство. А именно – аккуратным быстрым движением руки отрываю нижний край подушки, прибитый стальными скобками к днищу гроба. В большинстве случаев приходится так поступать, ведь опилок в подушке мало, отчего она полупустая. И если голова гражданки Аникеевой ляжет на нее, то непременно порвет своей тяжестью вбитую в гроб подушку. А потому я привычными движениями быстро набиваю подушку скомканными газетами, страницы которых пестрят крикливыми рекламными объявлениями для живых, но сейчас будут полезнее для мертвой Аникеевой. Все, подушка готова. Осталась лишь самая малость – два прозрачных полиэтиленовых пакета. Внутри них ритуальные принадлежности и то, что родственники пожелали отправить с покойницей в последний путь – иконки, венчик с молитвами, церковные свечи. И записка с фамилией. Вынимая из пакета содержимое, кладу его на подкат.