Похороните меня за плинтусом - Павел Санаев Страница 24

Как-то мама подарила мне набор инструментов, в котором средипрочего был маленький молоток. Я постучал им по спинке дедушкиного дивана,оставив на ней несколько вмятин, за что дедушка отобрал молоток и унес его накухню. Тут же я услышал, как хлопнул ковш мусоропровода. Поняв, что маминмолоток пропал и я никогда его больше не увижу, я заплакал, как не плакал ниразу в жизни. Ковш закрылся… мамин подарок… больше никогда! Никогда!

Никогда. Это слово вспыхивало перед глазами, жгло их своимужасным смыслом, и слезы лились неостановимым потоком. Слову «никогда»невозможно было сопротивляться. Стоило мне немного успокоиться, «никогда»настойчиво поднималось откуда-то из груди, заполняло меня целиком и выжималоновые потоки слез, которые, казалось, давно должны были кончиться. На «никогда»нельзя было найти утешения, и я даже не хотел смотреть, что сует мне в рукидедушка. А дедушка совал молоток. Оказалось, он просто спрятал его в свой ящик,а мусоропровод хлопнул, потому что бабушка выбрасывала мусор. Я с трудомуспокоился и, держа молоток в руках, все еще не мог поверить, что снова вижуего, а ужасное «никогда» отступило и не будет больше меня мучить.

«Никогда» было самым страшным в моем представлении о смерти.Я хорошо представлял, как придется лежать одному в земле, на кладбище, подкрестом, никогда не вставать, видеть только темноту и слышать шуршание червей,которые ели бы меня, а я не мог бы их отогнать. Это было так страшно, что я всевремя думал, как этого избежать.

«Я попрошу маму похоронить меня дома за плинтусом, —придумал я однажды. — Там не будет червей, не будет темноты. Мама будетходить мимо, я буду смотреть на нее из щели, и мне не будет так страшно, какесли бы меня похоронили на кладбище».

Когда мне пришла в голову такая прекрасная мысль — бытьпохороненным за маминым плинтусом — то единственным сомнением было то, чтобабушка могла меня маме не отдать. А видеть из-под плинтуса бабушку мне нехотелось. Чтобы решить этот вопрос, я так прямо у бабушки и спросил: «Когда яумру, можно, меня похоронят у мамы за плинтусом?» Бабушка ответила, что ябезнадежный кретин и могу быть похоронен только на задворках психиатрическойклиники. Кроме того оказалось, что бабушка ждет не дождется, когда за плинтусомпохоронят мою маму, и чем скорее это случится, тем лучше. Я испугался задворокпсихиатрической клиники и решил к вопросу похорон пока не возвращаться, а годамк шестнадцати, когда совсем сгнию, поставить его ребром: последняя воляусыпающего, и все тут. Бабушка не открутится, а мама будет только рада, чтоменя похоронят совсем рядом.

Мысли о скорой смерти беспокоили меня часто. Я боялсярисовать кресты, класть крест-накрест карандаши, даже писать букву «х».Встречая в читаемой книге слово «смерть», я старался не видеть его, но,пропустив строчку с этим словом, возвращался к ней вновь и вновь и все-такивидел. Тогда становилось понятно, что плинтуса не избежать.

Болел я часто, а лечился все время. И было непонятно,почему, если лечусь, все равно болею. Когда я задавал бабушке этот вопрос, онаотвечала: «Не лечился бы, давно издох», — и давала мне какую-нибудьтаблетку.

Я лечился от всего, но болел не всем, кое-что у меня былоздорово, например зрение. И когда окулист что-то там все же нашел, я сказалбабушке: «Бабонька, единственное, что у меня было здоровое, это глаза!» Иразрыдался. Эту мою фразу бабушка всем потом с умилением приводила.

Я был очень завистлив и страшно завидовал тем, кто умеет то,чего не умею я. Так как не умел я ничего, поводов для зависти было много. Я неумел лазить по деревьям, играть в футбол, драться, плавать. Читая «Алису вСтране чудес», я дошел до строк, где говорилось, что героиня умеет плавать, иот зависти мне стало душно. Я взял ручку и приписал перед словом «умеет»частицу «не». Дышать стало легче, но ненадолго — в тот же день по телевизорупоказали младенцев, научившихся плавать раньше, чем ходить. Я смотрел на нихиспепеляющим взглядом и втайне желал, чтоб ходить они так и не научились.

Больше всего я завидовал моржам.

«Люди в проруби купаются, а я болею все время и в трехшарфах хожу, — думал я, зло глядя в телевизор, где шла передача озакаливании. — А может, зря бабушка меня так кутает, может, я тоже какморж смогу?»

Терпение лопнуло, когда я увидел выбежавшего из бани на снегтрехлетнего карапуза. Обида была страшная! Утешало лишь то, что я старше и могухорошенько дать карапузу по мозгам. Тешиться пришлось недолго. Я вспомнил, чток шестнадцати сгнию, и понял, что возраст против меня. А карапуз улыбнулсямалозубым ртом и резво побежал вдаль по снегу. Гнить он не собирался.

«Ух оскалился, зараза! — подумал я. — Хоть бы тызамерз там!»

Карапуз в ответ засмеялся и стал закапываться с снег сголовой. Это было уже невыносимо!

За окном свистнул ветер. Балконная дверь скрипнула. Бабушкидома не было. Я скинул шерстяную кофту и рубашку, открыл балкон и шагнулнавстречу косо падающему снегу.

Стоял январь, и мороз был таким, каким полагалось ему быть всередине зимы. Ветер крутанул вокруг меня снежную пыль, глубокий вздох застыл вгруди ледяным осколком. В голове осталась одна мысль: «Замерз!» — остальныеулетели вместе с ветром, завертелись поземкой, унеслись прочь. Вернувшись изобъятий звенящего мороза в пахнущее жучками тепло комнаты, я закрыл балконнуюдверь, не поддающимися руками натянул одежду и пошел на кухню согреватьсягорячим чаем.

Налив в чайник воды и поставив его на плиту, я сталразжигать газ. Согреться я еще не успел, и спички ломались в пальцах. Счетвертого раза я зажег огонь, сел подле чайника на табурет и протянул руки кголубым язычкам пламени. Маленький чайник закипел быстро, и вода заклокотала вносике пузырьками, которые, лопаясь, превращались в брызги, больно кусающие моипротянутые к огню руки. Я выключил газ, нашел на столе заварку и сделал себекрепкого горячего чаю.

Чай разнес тепло по всему телу. Захотелось лечь под одеяло иполежать. Я лег, и тогда меня словно окутало теплое облако. Вскоре я уснул.

От прохладного прикосновения ко лбу я проснулся и увиделсклонившуюся надо мной бабушку.

— Плохо чувствуешь себя, Сашенька? — спросилабабушка, убирая руку. — Болит что-нибудь?

— Нет, не болит.

— А что? Может, слабость такая, знаешь, ломит все?..

— Нет у меня слабости. Прилег просто и уснул.

— Ну, вставай, — сказала бабушка и вышла изкомнаты.

Вставать не хотелось. Я согрелся в кровати и действительно —здесь бабушка угадала — испытывал слабость. «Может, где-нибудь ломит?» —подумал я и, закрыв глаза, стал прислушиваться к своим ощущениям.