У рояля - Жан Эшноз Страница 24

Следующие дни были уже далеко не такими приятными. Часы тянулись все медленнее и медленнее, а Макс все больше и больше беспокоился из-за денег. Ведь, что бы мы ни думали, пребывание в Центре, предшествовавшие ему трагические события и теперешнее, не совсем обычное положение Макса вовсе не делали его бесплотным и не мешали ему испытывать нормальные ощущения и обычные потребности живого человека. Голод, жара, жажда, необходимость в элементарном комфорте выдвигают свои требования, а их можно удовлетворить только с помощью денег. Даже самый непритязательный образ жизни требует средств, а средства Макса неумолимо таяли прямо на глазах.

К денежным затруднениям присоединилось нарастающее чувство одиночества. Если в первые дни его целиком занимало изучение жизни в Икитосе и у него не возникало желания с кем-нибудь поговорить, то теперь Макс был сыт по горло туристическими впечатлениями, и ему становилось все труднее переносить одиночество в этом заброшенном краю. Он не видел никакой возможности заговорить с кем-либо: ни с девушками, гулявшими по площади, ни с ловцами крыс, которых он видел из окна. Если с его примитивным, пребывающим в зачаточном состоянии испанским ему и удавалось иногда завязать разговор с кем-нибудь из местных жителей, то в основном это были стареющие официанты из ресторана «Пир», которые, качая головой, с затаенным удовольствием сообщали ему мрачные и гнетущие подробности о жизни города: запредельно высокий уровень самоубийств, повсеместное распространение религиозных сект, массовая наркомания, черная магия и бог знает что еще. Все это звучало не слишком ободряюще и не вызывало никакого желания интегрироваться в местное общество.

Порой на Макса находили приступы тоски и уныния, тяжкого уныния, порождаемого одиночеством, помноженным на безденежье. В такие дни у него окончательно пропадало желание гулять по улицам Икитоса — чего ради, спрашивается? Однажды он целый день не выходил из дому, шагая, словно дикий зверь в клетке, из одной комнаты в другую, останавливаясь только для того, чтобы бросить взгляд сквозь зарешеченное окно на мутные воды реки.

В тот день, чтобы чем-нибудь себя занять, Максу пришла в голову мысль написать сестре, нарушив тем самым строгие запреты Бельяра. Он потратил на письмо не меньше часа, все объяснил, рассказал, на все пожаловался и в конце без колебаний попросил Алис прислать ему немного денег. Но как только он подписал письмо, перечитал его, сложил, засунул в конверт и смочил языком клейкую полосу, началась полоса мелких неприятностей. Во-первых, краем конверта он порезал себе верхнюю губу, но едва заметная ранка оказалась неожиданно болезненной. Во-вторых, прогорклый вкус рыбного клея, мгновенно наполнив его рот, показался ему бесконечно отвратительным и вызвал тошноту. В-третьих, Макс внезапно испугался неприятностей, которые ему мог бы причинить Бельяр, если бы он вздумал начать расследование и обнаружил на конверте уличающие следы слюны, — ведь ученые Центра, наверное, не дошли до того, чтобы изменить его генетический код. И, наконец, в-четвертых, Максу ясно представилось потрясение Алис, когда она получит это письмо. Он снова распечатал конверт, перечитал письмо в последний раз, разорвал и сжег.

В гостинице «Тропикал Пэрадайз Лодж», куда он зашел, чтобы разжиться рекламными туристическими проспектами, чтение которых могло хоть немного его развлечь, ему предложили прокатиться по реке на пироге. Конечно же, это опять вводило его в расходы, но пропадать так пропадать, в конце концов, полдня прогулки были пока еще ему по карману. Под определенным углом сплошная темная масса амазонского леса иногда напоминала ему некоторые закоулки парка, который он посетил в обществе Бельяра. Кишащий москитами водный путь проходил между сплошными стенами деревьев, которые росли здесь, подчиняясь некой причудливой логике, словно появились вследствие какого-то наследственного отклонения, и это вызывало ощущение дурноты. Иногда им встречались другие пироги, шедшие на веслах; молчаливые местные жители перевозили в них ящики, мешки, канистры или кур в деревянных клетках. Несколько раз они видели в лодках собак. Один раз заметили здоровенную игуану, точнее, беременную самку игуаны, апатично сидевшую на плавающем куске дерева. Хозяин пироги попытался было ее поймать, чтобы добыть ее яйца, — как он объяснил, нет ничего вкуснее вареных яиц игуаны.

В условленный день Макс снова сел в коляску моторикши и отправился в аэропорт. Хайме, несмотря на жару, по-прежнему, упакованный в многослойную одежду, уже ждал его, сидя за чашкой горячего шоколада. Он вручил Максу маленькую вышитую сумочку-кошелек из хлопка, — ручное изделие местных ремесленников и сувенир на память, пояснил он, — внутри лежала превосходная копия французского паспорта, выданного на имя Поля-Андре-Мари Сальвадора, национальность — француз, дата рождения та же, что и у Макса, фотография Макса внизу страницы, на странице 4 — отметка о детях — прочерк, настоящие гербовые марки на странице 5. На седьмой странице, предназначенной для виз, даже красовалась отметка о въезде в столицу Перу через международный аэропорт Хорхе Чавеса. Словом, сделано все было безупречно.

Пока Макс перелистывал книжечку, Хайме вытащил из кармана и протянул ему сложенную бумажку, на которой было написано длинное число. Это число, как он пояснил, — общий счет за паспорт, и она точно, до последнего сентаво соответствовала тому, что было у Макса в карманах его новых брюк. Видимо, за ним внимательно наблюдали, следя за его малейшими расходами, и теперь, тщательно рассчитав остаток, обчистили до нитки. Мысли Макса ясно отразились на его лице.

— В чем дело, — спросил Хайме, — что-нибудь не так?

Макс даже не успел ответить, как Хайме с улыбкой, словно только этого и ждал, сделал ему предложение настолько заурядное и неоригинальное, что даже неловко повторять. Как это нередко бывает в делах подобного рода, речь шла о том, чтобы перевезти некую вещь за границу, а именно во Францию, не бесплатно, разумеется. Ситуация была настолько банальна, что можно было даже не уточнять, что за вещь лежала в чемоданчике из кожи ящерицы, снабженном металлическими замками, который Хайме, наклонившись, поднял с пола и положил на стол.

— Вот, — сказал он, — надо всего-навсего это отвезти, сущие пустяки. Работа непыльная, легкая и хорошо оплачиваемая. Заметьте, не местными деньгами, а долларами. Если у вас будут доллары, вы сможете покупать себе все самое лучшее.

— Да, конечно, — пробормотал Макс. — Допустим, я соглашусь. Когда я отбываю?

— Немедленно, — ответил Хайме, — самолет взлетает через сорок пять минут.

— А как же мои вещи? — встревожился Макс.

— Никаких проблем, — заявил Хайме, снова наклоняясь и запуская руку под стол, — вот они. Мы послали за ними, как только вы вышли из дома.

Он протянул ему рюкзак, в котором была аккуратно сложена одежда Макса.

— Вот ваш билет на самолет и деньги.

Максу не потребовалось много времени, чтобы их пересчитать. И в самом деле, это были доллары, но их оказалось очень мало: едва хватит, чтобы прожить два-три дня в Икитосе, а значит, два-три часа во Франции. Но деваться было некуда.